Коронованный наемник

Serpent

– Я так и не успел понять, как это произошло… Прости, мне нужно побыть одному.

Сармагат молча пристально посмотрел в янтарные глаза, а принц безнадежно покачал головой:

– Не беспокойся. Я ничего… с собой не сделаю.

Орк секунду поколебался и кивнул:

– Хорошо.

Но, уже выходя из кельи в сопровождении мертвенно-бледного подавленного Трандуила, тихо и жестко шепнул Таргису:

– Двоих часовых. Не спускать глаз.

====== Глава 51. Только на закате ======

Гулко ударила о косяк дверь, и Леголас остался в одиночестве, но так и продолжал стоять посреди своей кельи, ссутулясь и стиснув кулаки, словно до отказа сжатая пружина. Лишь четверть часа спустя он глубоко вздохнул и медленно

осел на пол, вдруг лишившись сил. Низко опустил голову, охватывая ее ладонями, и снова замер. Внутри было пусто, сухо, темно и холодно, как в начисто выметенном погребе. И хотелось бы недоумевать и ужасаться, терзаться виной, силиться понять, как произошло это новое помрачение, стараться вспомнить, откуда вновь вынырнул изголодавшийся монстр, и почему в руке оказался кинжал. Но уже не получалось. Все эти правильные и логичные чувства отчего-то молчали, и только у самого горла стоял скользкий и тошный ком, а пустую и тяжелую голову затапливало ощущение чего-то, во что Леголасу не хотелось вглядываться и искать ему определение. Однако отвернуться тоже не удавалось, потому что гнусное это чувство было до грубости простым: он все помнил и все понимал. Если прежде приступы ярости подчас проходили, оставляя в голове гулкий вакуум, как после обморока, то сейчас все подробности этой ужасной сцены были для него ясны и четки, как резьба на рукояти того самого кинжала.

Отец сначала мягко и неторопливо рассказывал о новостях Лихолесья. О письме Элессара, уже месяц ожидающем Леголаса на камине, о жеребенке, вовсе не в сезон народившемся вдруг у одной из лучших племенных кобыл в королевской конюшне, о двух бочках вина многолетней выдержки, поднятых к зиме из глубоких погребных хранилищ, и прочих простых и милых сердцу материях, невольно отогревших принца до самых потаенных недр истосковавшейся по дому души. Он не раз хотел прервать отца. Остановить этот неспешный рассказ о навсегда утраченных им радостях, оживляющий уже почти подавленные, почти затоптанные желания и надежды. Но все слушал и слушал, упиваясь этой сладкой мукой и не умея совладать с собой.

А потом отец вдруг подался к нему и тихо сжал его ладонь теплой сильной рукой.

– Сынок, ты обманываешь себя. Ты не сможешь забыть Лихолесье. Утратив его, ты нигде не будешь счастлив. Тебя изнурит тоска по родине, а потом придет боль осознания, что ты добровольно пренебрег единственным шансом удержать все, что было тебе дорого. Гвадал – совсем иное дело. У него не было выбора… Моя вина, увы мне. Но у тебя выбор есть. Я бесконечно уважаю твою силу духа и безмерно благодарен за твое сыновнее почтение. Но сыновья не должны жертвовать собою ради отцов. Цепь времен неразрывна, и поколения – суть звенья этой цепи. Ты сам видишь, как легко твоя душа вновь устремилась к родному берегу, лишь заслышав о нем. Так не борись с собой, не терзай себя впустую. Доверься мне, и я…

… Леголас не дослушал. Именно в тот миг, в ту короткую секунду все и произошло. Что-то вдруг взорвалось внутри огнедышащим шквалом, в доли мига превращая владевшую им безмятежность в сокрушительное, необузданное исступление. Почему он, как олух, дал заговорить себя вкрадчивыми посулами? Почему поверил, что отец лишь ищет его общества после долгой разлуки? Да когда ж он поймет, слепой болван, что нельзя верить эльфам! Отец даже не пытался его понять. Даже не дал себе труда скрыть, что снова грубо им манипулирует, навязывая ему свою волю и решение. Леголас доверчиво растворялся в дорогих ему воспоминаниях, а они на поверку были лишь приманкой, приспособленной, чтоб сбить его с таким трудом избранной дороги. Хватит… Ему и так несколько месяцев на каждом шагу лгали. Им и так всю жизнь манипулировали, водя перед носом честью престола, долгом кронпринца и прочей блестящей мишурой… Решение еще не успело возникнуть в мозгу, как тело само решило все за своего хозяина. Кинжал сам порхнул

в руку, готовый быстро и навсегда разрубить узел многовековой обиды… Разум смолчал, пристально и напряженно ожидая развязки, но и не думая вмешиваться. Душа же и вовсе замерла в предвкушении долгожданной расплаты и пьянящего предчувствия свободы…

…Леголас встряхнул головой, отгоняя от внутреннего взора недавнюю сцену. Да, это уже не было похоже на прежние помрачения, когда лихолесец не мог толком понять, что случилось в страшные скоротечные минуты ярости. Сейчас он понимал самого себя… или же не себя. Кого-то, кто, быть может, и не был им, но занимал полноправное место в его сущности и руководил им твердой и уверенной рукой. Орк больше не прятался, не бил исподтишка, не искал лазеек. Он поселился бок о бок с эльфом и умел совладать с ним куда быстрее, чем незадачливый захиревший Квенди успевал подумать о защите. Орк взял верх и более не собирался выпускать вожжи из когтистых рук.

Принц тяжело поднялся с пола. Все, тянуть дольше нельзя. Он всего на миг дрогнул, всего на секунду усомнился в своей правоте. И это едва не закончилось худшим из злодеяний, что может совершить безумная рука, ведомая изуродованным духом. Что может лучше доказать правильность избранного пути? Нет, он не пойдет к Сарну с позорной просьбой о смерти. Не переложит ответственность за свою беду на его плечи. Лишь сейчас он понял, как был слеп в своем эгоизме, готовый обречь верного друга вечно жить с его кровью на руках и холодным камнем преступления на сердце. Он не отступал доселе, не отступит и теперь.

Леголас сжал зубы, шагнул к своему ложу и подобрал с пола седельную суму, уже истрепанную в скитаниях и довольно неприглядную. Пошарил за подкладкой, рефлекторно вздрогнул, отдергивая руку. Но потом снова погрузил пальцы в грубосуконное нутро сумы и вытянул узорную мифриловую цепочку, на которой покачивался подаренный отцом амулет, снятый принцем в последнюю его ночь в Тон-Гарте. Несколько секунд Леголас пристально смотрел на игру каминного огня в гранях крохотного изумруда, а потом быстро и уверенно надел амулет на шею. Мифрил раскаленным кнутом впился в обнаженную кожу, подвеска коснулась груди, пронзив ее острой болью. Но Леголас лишь тихо провел ладонью по неласковому украшению. Он больше не станет малодушно его снимать. Он непременно свыкнется с физической мукой. Он навсегда сохранит его, как единственную память об отце и знак неизбывной любви к нему.

Леголас снова приложил к амулету ладонь и с силой впечатал его в кожу, словно намеренно усиливая боль. Он даже не простился с отцом. Даже не попросил толком прощения. Он сухо, скомкано и деловито потребовал от Гвадала увести его, изнемогая от страшного чувства, что орк, на миг заслоненный плечом эльфа, вот-вот снова вырвется вперед, и на сей раз кто знает, успеют ли его остановить. Вероятно, отцу так и не известно, чего стоил Леголасу этот короткий и постыдный спектакль.

Принц глухо застонал и сел на ложе, снова охватывая голову руками. Нельзя поддаваться слабости. Он знал это и прежде, а сейчас уверен – нельзя. Всего шаг назад – и один Моргот знает, кто расплатится жизнью за это секундное колебание. Да, он причинил отцу страшное горе и собирается причинить еще во сто крат худшее. Но отец прав. Он в первую очередь король. Он выстоит и быть может однажды поймет своего непутевого сына.

Резко поднявшись с ложа, Леголас снова взялся за суму, несколько секунд подержал ее в руках, словно обдумывая что-то, а потом бросил обратно на пол, двинулся к двери и постучал в толстые доски.

Вновь оказавшись в знакомом зале, король молча подошел к очагу и угрюмо уставился в огонь.

– Трандуил, – сухо окликнул его вошедший следом орк, – тебе нужен целитель. Если желаешь, напиши своему полковому лекарю, его доставят сюда в полной безопасности.

Но эльф только поморщился: