Красная роса (сборник)
Шрифт:
Добровольно сдаваться оккупантам Павло не собирался, даже не думал об этом. Когда в
машине вдруг заглох мотор, он даже не открыл капот — знал, вышла из строя деталь, которую не
восстановишь. Можно было отыскать среди эмтээсовского металлолома замену. Надеясь, что
группа доберется до партизанской базы пешком, он подался в Калинов.
Его неожиданно сцапали на околице поселка. Уже рассветало, когда вышел на улицу,
спешил — и вдруг как гром среди ясного неба:
Этого он не ожидал.
Хорошо, что эти слова знал и не замешкался, поднял руки, замер на месте. Вмиг окружили,
вывернули карманы, обшарили с головы до пят. «Зольдат? Официр?» Только отрицающе вертел
головой с перепугу, искоса посматривал на направленные в грудь дула автоматов, с ужасом ждал
выстрела.
Его повели в центр поселка. Шел шатаясь и спотыкаясь по улицам, по которым еще недавно
пролетал орлом. Десять потов с него сошло горячих и холодных, пока не встал перед Кальтом,
пока не услышал вопрос Хаптура:
— Фамилия, имя?
Вот тогда он механически и произнес свою настоящую, давно забытую фамилию, возможно,
только потому, что его трясло, зубы стучали, и в таком случае «л» могло легко прозвучать как
«р».
Павло признался, что работал водителем в райисполкоме.
— Почему не в армии? Ваш возраст мобилизационный.
С перепугу Павло брякнул такое, чего нельзя было говорить, что следовало бы держать за
зубами да еще и за тремя замками.
— Меня оставили здесь…
— Кто оставил? Зачем? С какой целью? — быстро и неумолимо нажимал Хаптур, как гончий
пес, почуявший, что напал на след дичи.
Павло не мог противостоять этому нажиму. Уже понял, что лучше было бы молчать, но
испугался другого — молчанием себя не спасет. И он начал рассказывать. Кратко, отрывисто, так
же, как его спрашивали. Кто оставил? Председатель райисполкома. С какой целью? Выйти в лес
и…
— Почему не вышел?
— Я отвез…
— Кого?
— Партизан…
— Всех?
— Качуренко здесь…
— Это кто?
— Председатель райисполкома…
— Где он? Где живет?
— Вон в том доме…
Качуренко сразу же был схвачен. А Павло Рысак оказался в кабине урчащей машины и
повез подразделение ефрейтора Кальта на партизанскую базу. Вез и надеялся на то, что
партизаны не успеют дойти до места и таким образом избегут гибели.
Немного погодя, когда его допрашивали уже без спешки, докапываясь до подробностей, он
так же неспешно, почти односложно отвечал на каждый вопрос, рассказал и о том, как жил
беспризорником.
Ему верили или делали вид, что верят. Обещали: если прислужится, будет достойно
вознагражден.
Прислуживаться было нелегко. Когда его впервые бросили в подземелье как подсадную
утку, когда ощутил себя погребенным, окруженным холодным мраком и влагой, пробивающейся
даже сквозь солому, специально для него постеленную, подумал, что все предыдущее было
игрой, а это заточение, этот мрак и холод именно и есть то, к чему его присудили оккупанты. Уже
только когда сюда втолкнули еще кого-то, когда убедился, что не кого-нибудь, а именно
Качуренко, только тогда немного пришел в себя и поверил, что бросили его сюда не насовсем…
Ему велели хитростью выпытать у своего бывшего благодетеля о тех, кто был оставлен в
районе для подпольной работы. Оккупанты понимали, что только он, Качуренко, командир
будущего отряда, знал о них наверняка, в этом они были полностью согласны с его водителем.
В темноте он не видел Андрея Гавриловича. Но неожиданно для самого себя ощутил живую
душу, ощутил страждущего человека, и вдруг ему открылась великая правда действительности:
могучий духом, добрый и твердый, как сталь, Качуренко, обняв «сыночка», думал об одном: как
его, этого «сыночка», спасти, не о себе думал, а о нем. А он сам — жалкий предатель, за
человечность и доброту, за отеческую ласку отплатил черным предательством. Подлец! Подлец
он, а не человек. Его так уважали, так о нем заботились… В науку хотел было послать его Андрей
Гаврилович, все лучшее, что было в доме Качуренко, предназначалось ему, Павлу Лысаку,
обиженному судьбой…
Он обзывал себя в мыслях самыми последними, самыми мерзкими словами…
Шел на очную ставку с твердым намерением, презрев смерть, спасти дорогого человека. Ему
почему-то казалось, если возьмет на себя вину, то Андрей Гаврилович будет реабилитирован и
спасен.
Смелость снова оставила его, появилось сомнение, как только увидел своего недавнего
шефа. Андрей Гаврилович был спокоен, уверен в себе, хотя холодный подвал, казалось, выпил
из него кровь, высинил его, одежда на нем стала мятой и грязной, руки покрылись сизой грязью,
а волосы слиплись комом. Но он смотрел на мир чистыми глазами, и когда взглянул на Павла, то,
кроме жалости, сочувствия и надежды, ничего другого в этом взгляде не чувствовалось. Именно
в этот миг Павло подумал: Андрей Гаврилович обречен. Уже ничто, никакая сила его не спасет.
Поэтому стоит ли гибнуть обоим? Тем более что Качуренко не захочет гибели Павла, он всячески