Красная роса (сборник)
Шрифт:
Кем он должен теперь командовать?
Качуренко ждал — Лысак либо подтвердит слова Хаптура, либо возразит ему.
Павло Лысак сидел бледный, мял пальцами полу пиджака. Качуренко видел: слова
Хаптура — мука для него.
— Хотя вы человек молодой, но, говорят, устами младенцев глаголет истина. Не молчите,
Рысак, молчание — не золото.
Павло пошевелился. Переплел пальцы рук, на его лице заиграли красные пятна, поднял
глаза, но на Качуренко не взглянул, повел взглядом
— И неправда, — хрипло заговорил он, откашлявшись. — Это совсем глупо… выдумка, будто
бы Андрей Гаврилович меня эксплуатировал. Наоборот… столько хорошего… как родной отец… да
что там говорить…
Горячий клубок подкатил к горлу Качуренко, на глаза навернулись слезы, опасаясь, что не
сдержит их, склонил голову, втайне радуясь: его воспитанник остался человеком, не изменил
правде, не стал вымаливать себе пощады за счет другого. Да, бывают в человеческой жизни
моменты, когда правда и честь становятся гораздо более ценными, чем сама жизнь.
— Вот и спаси его, хлопец, как благодетеля… как отца… Разве не видишь — человек на краю
могилы…
Павло поднялся с места, протянул руку к Качуренко.
— Андрей Гаврилович… Не подумайте плохого… Я ни в чем не виноват… Их уже не вернешь…
Так получилось… Все до единого…
Он не говорил, а лепетал, как в горячке, захлебываясь словами, ловил взгляд Качуренко, а
тот никнул головой, так как и в словах, и в тоне сказанного улавливал коварство и фальшь.
— Спасайтесь, Андрей Гаврилович, спасайтесь, иначе… Вы такой человек… вам надо жить…
вы еще можете…
Тяжкое подозрение жгло мозг Качуренко, насилу заставил себя поднять голову и
встретиться с глазами Лысака. И не узнал их, так как горели каким-то непонятным,
нечеловеческим блеском, фосфорически светились, и в памяти на какой-то миг вспыхнуло
воспоминание: ночь, тьма и фосфорический блеск волчьих глаз… Нет, не мог он сразу
определить суть этого незнакомого выражения глаз Павла, никогда за все годы совместной
жизни не замечал такого выражения глаз у близкого человека.
— Спасаться? — на удивление самому себе прохрипел Качуренко. — Как?
— Жизнь дороже всего… Своя рубашка… Не скрывайте… выдайте…
— Кого выдать?
— Сами знаете… Помощников… засекреченных…
Качуренко все стало ясно. Сломался парень. Сломали… Возможно, погибли его друзья-
партизаны, еще не став партизанами, а может, и нет…
Снова скрипел сапогами Петро Хаптур. Качуренко ожег его ненавидящим взглядом. Так вот
почему этот паук плел свою паутину, вот к чему клонил… «Вильна Украина… Самостийна и
независима…» прислужница Гитлеру…
— Вот вам, уважаемый, истина, проглаголенная
способ доказать свою добропорядочность, благонадежность, лояльность, наконец. Карты, как
говорится, на стол, и тогда игра пойдет иначе…
Павло Лысак схватил Качуренко за руку, заговорил со слезой в голосе:
— Андрей Гаврилович, вы же мне как отец… Хочу вам добра… отплатить… за добро добром…
Все равно доберутся до каждого завербованного, так или иначе им конец, а себя спасете…
— Кто? Кто ты есть, Павло Лысак? — прохрипел Качуренко.
— Рысак я, Рысак, Андрей Гаврилович.
XXI
— Тебе, товарищ Трутень, придется выступить адвокатом.
— Чего ради? — возмутился Жежеря.
— Так положено.
— Я бы их защитил… Валяй без защиты!
Судья Комар сурово супил рыжие лохматые брови, остро прожигал взглядом Жежерю. Никто
из присутствующих не разбирался так во всех тонкостях юриспруденции, как он, судья Комар.
Клим Степанович судил-рядил чуть ли не со времен гражданской войны. Юриспруденцию
изучал, специальные курсы в самом Харькове проходил, судил не только по закону, но и по
совести. Его уважали и побаивались. Не простым судьей был Комар. Рассказывала не раз его
жена подружкам, как плакал ночью ее Климко, тяжело переживал, когда вынужден был наказать
обвиняемого, жалел его, но не мог пойти на сделку с совестью.
Когда встал вопрос о суде над пленным Гансом и все единогласно заявили, что судить его
надо обязательно, Клим Степанович сказал:
— Да, товарищи, его надо судить. Но не простым, не обычным судом, хотя народным, а
назначим для такого дела трибунал, то есть военный суд, поскольку и время военное, и дело
такое.
Никто не стал возражать, наоборот, поддержали.
Комар порекомендовал командованию группы утвердить состав трибунала: судья — Комар,
как спец юридического дела, члены трибунала — товарищ Белокор, Агафон Кириллович Жежеря.
Против роли государственного обвинителя прокурор Голова не возражал, так как считал это
своей святой обязанностью, а вот адвокат, на роль которого Комар выдвинул Трутня,
запротестовал:
— Защитник из меня не получится. И вообще — нужен он… Защищать? Кого защищать? Что-
то ты слишком мудришь, Клим Степанович…
Клим Степанович сурово объяснил:
— Когда выступают государственный и общественный обвинители, должна быть защита.
Немного поспорив, достигли согласия — защищать подсудимого будет учитель Юлий
Юльевич Лан.
Лан не стал отнекиваться, и к суровой процедуре можно было приступать не мешкая.