Красноармеец Горшечников
Шрифт:
После выступления Златоверхова в зале установилась тишина. Кто-то неуверенно крикнул:
– Правильно! Отставить войну!
На него шикнули. Неожиданно Храпов поднялся и, извиняясь громовым шёпотом, стал пробираться к проходу. Красноармейцы ругались: лучше бы конь копытом наступил, чем Храпов сапожищем. Перед помостом великан остановился, одёрнул гимнастёрку и решительно взошёл на трибуну.
– Я, товарищи, говорить не мастак, - начал он.
– Мне бы шашку или в штыковую там. Ещё с лошадьми - такое моё призвание. Только я молчать не могу. Вот товарищ сказал, будто мы воюем без
– Зал взорвался аплодисментами. Храпов сбился со своей неторопливой мысли, покашлял в кулак.
– Стало быть, за великую идею сражаемся мы с врагами революции. Свобода - она не пустяк, за советскую республику я жизнь положу, не то что там… Чтоб оставить часть земли вместе с находящимся на ней эксплуатируемым элементом на милость контры и царских приспешников - так меня с души воротит, такое представив. А более мне сказать нечего.
Под овации Храпов вновь пополз по чужим ногам на место. На этот раз задавленные не матерились, а только кряхтели.
На трибуну вновь взбежал Златоверхов. В зале зашикали, засвистели, закричали: «Долой!»
* * *
– Только что, товарищи, я применил риторический приём, - сказал оратор, ничуть не испугавшись.
– Называется он «доказательство от противного». Выдвинув негодный тезис, я ожидал, что кто-нибудь из вас пламенно его опровергнет и тем самым порушит этот ложный тезис в прах. Используйте этот приём в борьбе с трусами и оппортунистами, товарищи. На этом сегодняшнее занятие объявляю законченным.
Озадаченные слушатели стали расходиться.
– Глотка, как пожарный рукав - крику много, а дела на копейку, - сказал Хмуров про Златоверхова.
– А ты, Родион, молодец. Хорошо говорил.
Храпов покраснел от глаз до бородищи.
– А я чего… уж там… когда так оно и есть.
Мимо, сторонясь к забору, прошагал Шнобцев с одним из бывших мародёров. Вид у обоих был вороватый.
– На лекции присутствовали?
– окликнула их Георгина суровым голосом.
– А тебе чего?
– огрызнулся Шнобцев.
– Ещё я перед девками не отчитывался!
Гарька с Ромкой переглянулись и, одновременно шагнув к наглецу, взяли его в «коробочку». Шнобцев сопротивляться не стал. Сделав изумлённое лицо, он проговорил:
– Вот какие, стало быть, порядки, чтоб товарищу не доверять?
– Тамбовский волк тебе товарищ, - Ромка ткнул его локтем в бок.
– С Георгиной мы не первый год воюем, а ты кто такой? Я вообще подозреваю, что ты чуждый нам социальный элемент.
– Намёки ваши очень даже обидные!
– задрал подбородок Шнобцев.
– Комиссар, стало быть, не сомневается, что я годный к делу революционный воитель, а вы комиссара умней?
– Воюй ладом, - посоветовал Хмуров.
– Ежели что, комиссар первый раздавит тебя как микробу тифозную.
– Был я на вашей лекции, был!
– застонал Шнобцев.
– За что же вы, товарищи, меня ущемляете? Товарищ лектор вон какую ересь сказал, и ничего, а я чуть что - и сразу вон что!
– О волке
– Пойдём, Родион. Не желаю я балакать о всяких там противных доказательствах.
Георгина нахмурилась.
– Риторика - это наука, - сказала она.
– Надо коммунистам и комсомольцам её постигать, чтобы на равных вести диспуты с эсерами и анархистами - у тех язык подвешен и теоретическая база богатая. Посмотри, как выступил Храпов, а ведь трёх слов связать не мог! Прав товарищ Златоверхов.
Хмуров пожал плечами и ушёл вперёд.
– Глянулся, что ли, господин оратор?
– насмешливо спросил Ромка.
– Прав?!..
– возмутился Гарька одновременно.
– Как вам понравился урок?
– Златоверхов самодовольно улыбнулся.
– Я совершил чудо почище моисеева: старик извлёк воду из камня, а я - фонтан красноречия из уст простого невежественного бойца.
– Вы полегче насчёт невежественных, - проговорил Ромка с угрозой.
Горшечников ожидал, что Георгина вступится за Храпова, но она промолчала. Когда она смотрела на Златоверхова, в глазах её появлялось странное, мечтательное выражение: так девицы набожные глядят на ангелов на иконах, а девицы обыкновенные - на портрет актёра Ивана Мозжухина.
Гарьке это мечтательное выражение было категорически неприятно. Рассказ о революционно-героическом театре без зрителей, где будут только актёры, он выслушал молча, но как только речь зашла о борьбе Златоверхова с деникинской контрразведкой, вопросы, полные законного недоверия, посыпались из него горохом.
Товарищ Златоверхов оказался словно бронированный и ловко отбрехивался, однако в конце концов не выдержал. Пообещав Георгине новую книжку какой-то Цветаевой (Гарька и не слыхал), он скрылся в переулке.
– И ты ему веришь?
– спросил Гарька подругу.
– Может быть, он немножко приукрашивает, - ответила та снисходительно.
– Ну и что? Он умеет рассказать о своей жизни красиво, а ты нет. Не надо завидовать.
Настала гарькина очередь замкнуться в оскорблённом молчании.
Вечером неутомимый комиссар объявил новость: на следующий день отряду предстояло отправиться на субботник в порт, недавно выбывший из владения акционеров Владикавказской железной дороги и перешедший в собственность трудового народа. Послереволюционные годы сказались на состоянии порта не лучшим образом; особенно он пострадал в результате спешной эвакуации деникинского воинства. Теперь красноармейцам предстояло вымести в море не мусор истории, а мусор самый обыкновенный, не метафорический.
– Ещё одно, - сказал комиссар.
– Об убийствах в городе все слышали? Поодиночке не ходить, не меньше, чем парой, а лучше - группами человека по три-по четыре, и непременно при оружии. За девками не бегать - могут оказаться приманкой. Про самогонщиц и говорить нечего. Кого пьяного в городе увижу - сами знаете, что будет. Смешно, если бойцов, уцелевших в схватках с казаками, зарежет местная шпана. Шнобцев! К тебе и твоим крокодилам это особенно относится.
– Мы, товарищ комиссар, непременно уцелеем, у нас в этом деле большая сноровка, - пообещал Шнобцев.