Кровавый разлив
Шрифт:
Когда долетли до Пасхалова первые всплески разлива, и ударилъ его въ сердце первый крикъ избиваемыхъ, — онъ медленно сталъ, и, закрывъ глаза, съ минуту постоялъ безъ движенія, прислушиваясь… Потомъ неторопливо, жестомъ разбитаго, больного чиловка, взялъ шляпу и вышелъ.
— Ты куда же это, Федя! — перегородила ему дорогу Арина Петровна.
Пасхаловъ сдлалъ шагъ вправо и обошелъ мать. Но Арина Петровна, пятясь, все преграждала ему путь и съ мольбой, повышая голосъ, твердила:
— Не ходи ты туда… Федя, родной мой, не ходи!.. Христосъ съ тобой… Что
Федоръ Павловичъ, ничего не отвчая матери, шелъ къ калитк, а черезъ минуту шагалъ уже на улиц, вдоль церковной ограды.
Въ воздух носились далекіе крики, далекое глухое уханіе, и слышались порою одинокіе выстрлы. Пасхаловъ шелъ медленно и какъ-то странно напрягаясь плечами и грудью. Точно грозные звуки эти образовывали густую, плотную среду, и въ ней ходить было — какъ въ мор въ день зыби… Временами, когда долеталъ крикъ особенно отчаянный и горькій, онъ останавливался, отшатывался, — какъ если бы плывшее навстрчу невидимое бревно съ силой ударяло его въ грудь.
«Къ нимъ… къ Абраму… защитить… спасти надо!..»
И вдругъ онъ бросился бжать.
Но онъ бжалъ недолго.
За угломъ, на Рождественской улиц, громили…
Уже блой была мостовая отъ перьевъ, уже усяна была она обломками мебели, и на синемъ фон неба странно раскачивалась и вздувалась втромъ выброшенная изъ третьяго этажа и зацпившаяся за телеграфную проволоку розовая юбка. Грохотъ стоялъ, звонъ, лязгъ, дикое, радостное гоготаніе…
— Что вы длаете!.. Несчастные… проклятые… что вы длаете!
Съ лицомъ безумнаго, поднявъ кверху руки, Пасхаловъ врзался въ толпу.
— Проклятые… зври… несчастные!
— Ребята, лови люльку!..
Въ окн третьяго этажа показался Кочетковъ. Откинувъ голову, скаля зубы и показывая свою крпкую юношескую шею, онъ поднималъ надъ головой, колесами вверхъ, блую дтскую колясочку.
— Тихонъ… Тихонъ!..
— Лови, братцы!.. Жиденка унесли, да мы — ничего: сейчасъ и его сыщемъ… Лови!
Полетли, кружась, дв маленькія подушки и блое одяльце, и тотчасъ за ними, сверкая лакомъ, описала въ воздух широкую дугу дтская колясочка.
… Громко рыдалъ Пасхаловъ, задыхаясь; онъ что-то дико кричалъ, размахивалъ руками, руками схватывалъ людей за плечи и сильно ихъ трясъ…
— Да треснуть его, сукинаго сына, по башк,- проревлъ веселый голосъ. — Демократъ это… жидъ… Бей его, хлопцы!
— Кого бить, бісова таракуцка? — вразумительно сказалъ подворотній Трохимъ, ограждая своимъ тломъ сбитаго съ ногъ Пасхалова. — Чи ты сбісывся?.. А ще городовой!.. це-жъ дохторъ, Хведоръ Павловычъ, отца Павла сынъ…
Отстраняя грудью людей и расталкивая ихъ руками, онъ озабоченно добавилъ:
— Звощика надо, та до дому!
XIII
— Маму… маму… не трогайте маму!..
Однимъ и тмъ же, немняющимся, ровнымъ, дикимъ, полнымъ смертельнаго ужаса голосомъ кричала Роза. И было непонятно, что такъ кричитъ, что такъ можетъ кричать человкъ, худенькая двочка, тринадцати лтъ. Жуткая и опасная тайна была въ этомъ, грозное дйствіе нездшнихъ силъ, — и ледяное вяніе ихъ проходило острой сталью по сердцу, по спин,- даже у громилы.
— Та цыть, не ори, горло
И цлая туча мелкаго щебня и тяжелыхъ камней посыпалась изъ-за окна въ комнату, на полъ, на вещи, на людей. Звонъ раздался, дробный трескъ, и мягкое, сдержанное шлепаніе.
— Ой! что это? — вскрикнула Хана. — Обваливается… потолокъ обваливается… домъ валится… Абрамъ, валится домъ… Я говорила…
Абрамъ бросился къ окну, гд уже не было стеколъ, а торчали одни лишь острые осколки, протянулъ поперекъ его; какъ распятый, руки, и задыхаясь, и обливаясь слезами, сколько силъ было, завопилъ:
— Я васъ прошу… я васъ какъ Бога прошу… уйдит, не трогайте… Здсь больная… здсь умираетъ… женщина умираетъ… Какъ Бога прошу, какъ Бога… дайте умереть…
По ту сторону окна, во двор, впереди всхъ, держась окровавленными пальцами за переплетъ окна, въ розовой бумазейной рубах, въ синемъ жилет съ двумя рядами металлическихъ пуговокъ, стоялъ растрепанный, тщедушный и какой-то искривленный мужичонка, незначительный и срый. Ничего зврскаго, разбойническаго въ немъ не было. Маленькій, вздернутый, дтскій носъ, желтоватая, вялая бороденка, узкіе глаза, срые, весело улыбающіеся… Абрама человкъ этотъ зналъ много лтъ, и его Абрамъ тоже зналъ хорошо, и въ лтній зной часто подходилъ къ его квасн на привозной площади, выпить на копйку хлбнаго квасу. — «Кабы не вашъ, Микита, замчательный квасокъ и съ ледомъ, — говорилъ онъ, вжливо улыбаясь, — то по такой жарюк таки можно очень хорошо растаять». — «Квасъ дло Божье, — съ такою же дружелюбной и довольной улыбкой отвчалъ Никита, — человку на прохлажденіе. Прохлаждается внутренность…»
Теперь на сро-желтомъ, мятомъ лиц Никиты было радостно хлопотливое выраженіе, — точно подошла большая и щедрая компанія къ его квасн и потребовала сразу полдюжины бутылокъ «боярскаго», по гривеннику за бутылку… Но и легкую примсь озадаченности выражало оно, и какая-то тнь удивленія, тнь неясной досады, мелькала въ его глазахъ, пока онъ смотрлъ на молившаго Абрама и на то, что длается позади него.
— Ай уйти, ребята? — медленно повернулъ онъ назадъ голову. — Въ другое мсто куда… Жидовъ много…
И уже. упала рука его съ переплета окна… Но, что то остро сзвязгнуло, порвалось, гукнуло, упало, нсколько человкъ толкнули Никиту, навалились на его спину, и онъ, вмст съ сорвавшейся гнилой рамой, бухнулся, сперва на подоконникъ, а потомъ на полъ. Въ окно, одинъ за другимъ, стали прыгать люди. Отброшенный къ комоду, Абрамъ снова метнулся впередъ, загораживая руками дорогу къ Хан, и вопилъ:
— Какъ Бога… какъ Бога прошу…
— Идолъ!.. Просишь?..
Большая, жилистая, обнаженная до локтя, пороошая черными волосами, рука схватила съ комода сапожную колодку, взвилась кверху и колодкой, задкомъ ея, ударила Абрана между глазъ. Раздался короткій, сухой трескъ, точно наступили каблукомъ на скорлупу орха. И красное вдругъ брызнуло, сверкнуло, и быстро потекло внизъ… Рука взвилась опять, и опять раздавилъ каблукъ скорлупу, — уже другую и еще мельче… Абрамъ покачнулся. Онъ протянулъ впередъ руки и судорожно ими замахалъ. Онъ подался было въ сторону, но въ третій разъ послышался короткій трескъ падавшей на обнаженный черепъ колодки… И безъ звука, безъ стона, Абрамъ свалился.