Кровавый разлив
Шрифт:
Такъ жилъ Абрамъ.
Такъ прожилъ онъ здсь два десятка лтъ. Но съ недавняго времени въ существованіи его произошла крупная перемна. Онъ превратился въ собствевника, въ торговца, — въ настоящаго торговца, и сдлался владльцемъ большого и почтеннаго рундука, который биткомъ набитъ былъ великолпнымъ товаромъ.
Вотъ какъ это произошло.
Въ городъ, для постояннаго жительства, вернулся только что окончившій университетъ Пасхаловъ.
Много лтъ назадъ, въ прогимназіи, онъ учился вмст съ сыномъ Абрама, рыженькимъ, веснусчатымъ, зеленолицымъ Мосейкой, и дружба у обоихъ мальчишекъ была удивительная. Въ
Мосейка былъ мальчикъ старательный, исполнительный, работящій, — хоть работы онъ и не любилъ, — и при весьма посредственныхъ способностяхъ, шелъ всегда первымъ. Пасхаловъ же весь пылъ и вс силы своей одиннадцатилтней души отдавалъ такимъ дламъ, какъ плаваніе, пускакіе змевъ, ловля раковъ и т. д. Въ чахломъ, полуживомъ и всегда необычайно серьезномъ друг своемъ онъ, какъ могъ, старался вызвать интересъ къ своимъ предпріятіямъ.
… - Мосейка, на, возьми мои коньки!.. Мн дядя Анатолій другіе купитъ, настоящій полугалифаксъ!.. Только, говоритъ, чтобы въ четверти не больше одной двойки было. Бери!..
… - Скорй, Мосейка, побжимъ! — требуетъ онъ въ другой разъ. — Я на рчк, въ камышахъ, жабьи яйца нашелъ… здоровячіи!.. въ крапушкахъ… Побжимъ!..
— Жабы яицъ не кладутъ, — спокойно, дловито и не торопясь замчаетъ Мосейка.
— Кладутъ, ей-Богу кладутъ!.. Вотъ увидишь самъ!..
Шустрый Пасхаловъ весь горитъ отъ нетерпнія, онъ вырываетъ изъ рукъ Мосейки книжки, нахлобучиваетъ ему на голову фуражку… Но — серьезный человкъ, — Мосейка фуражку снимаетъ и медлительнымъ тономъ говоритъ, что у него «полторы задачи» еще не переписаны.
И только когда вс уроки сдланы, тщательно аккуратно, пойдетъ Мосейка съ товарищемъ за «здоровячими» жабьими яйцами, и по другимъ подобнымъ дламъ.
Эта дружба, — «дружба лапсердака съ паникадиломъ», — служила предметомъ постояпнихъ шутокъ не только для товарищей-гимназистовъ, но и для самого Николая Ивановича, инспектора. Николай Ивановичъ, въ сатирическихъ упражненіяхъ на счетъ чахлаго Мосейки, силу проявлялъ чисто щедринскую. Передъ такой силой наленькій Пасхаловъ, скрпя сердце пассовалъ, но съ гимназистами, какъ бы велико ихъ юмористическое дарованіе ни было, кулакъ его справлялся довольно успшно.
Мосейка, когда былъ въ четвертомъ класс, заболлъ злокачественной лихорадкой и умеръ. Смерть эта, «несправедливая смерть», произвела на Пасхалова огромное впечатлніе. Она разбудила въ немъ мысль и встревожила сердце.
… Тихо колыхались черныя носилки съ маленькимъ тломъ, скорбно молился за упокой души сденькій канторъ съ блднымъ лицомъ, дождь моросилъ, и смоченные имъ, убитые и жалкіе, шли Абрамъ и Хана.
И причитанія ихъ бились такъ горестно, такъ страшно, и такъ безумно дрожали среди нихъ рыданія Пасхалова…
Нтъ Мосейки, нтъ Мосейки…
Окончится день, и ночь наступитъ, другой потомъ начнется день, и снова будетъ ночь, много ихъ будетъ и ночей, и дней; много новыхъ дней, солнечныхъ, радостныхъ, добрыхъ; и ночей такъ будетъ много, теплыхъ, глубокихъ, ароматомъ весны и тихою тьмой напоенныхъ ночей, — все это будетъ, все это будетъ, и слезы будутъ,
Гд же Мосейка?.. Гд улыбка его, звукъ его голоса, блескъ грустныхъ, задумчивыхъ глазъ?..
Тамъ? Вверху? Въ неб?..
Пусто небо, небо пусто…
Отчего смерть? Отчего умеръ Мосейка? Отчего былъ онъ такой печальный и слабый? И отчего у него не было своихъ коньковъ? Отчего жилъ онъ на смрадномъ болот, гд лихорадка? Отчего говорятъ «жидъ пархатый»? Отчего говорятъ «мужицкое хайло»? И отчего лицо у мужика и на самомъ дл грубое и не пріятное, а не такое, какъ у отца благочиннаго, или у инспектора Николая Ивановича?
Къ пусканію змевъ, къ катанью на конькахъ мальчикъ сталъ охладвать. Книга звала, томила мысль.
Бойкій, веселый, беззаботный шалунъ мальчикъ сталъ превращаться въ юношу, вдумчиваго, трепетно-ищущаго.
Къ Абраму Федоръ Павловичъ не переставалъ питать доброе, теплое чувство. И когда студентомъ прізжалъ домой, всегда заходилъ къ сапожвику повидаться и поговорить. Говорили о печаляхъ жизни, о тяготахъ ея, о сумрак и боли существованія. Рыжій сапожникъ гулко постукивалъ кривымъ молоткомъ по подошв зажатаго межъ колнями сапога, торопливымъ движеніемъ рукъ вытягивалъ въ об стороны длинную дратву, а гость смотрлъ на него глазами грустными, какими-то далекими, и говоря о другомъ, думалъ о Мосейк. И всегда онъ былъ печаленъ, и всегда тосковалъ. И когда разгорался споръ, голосъ стараго, тщедушнаго, измученнаго сапожника звучалъ бодре и съ большей врой, чмъ рчи молодого студента…
Жизнь Пасхалову представлялась страшной и темной, полной пугающихъ тайнъ и жестокой неправды. И такой казалась неправда всевластной и непобдимой, что выхода изъ нея онъ не видлъ. Онъ вступилъ съ ней въ борьбу, пошелъ по революціонной дорог, на ней потерялъ свободу, и очутился въ Колымск… Оттуда привезъ ревматизмъ, первые симптомы болзни сердца, и тоску и безвріе, еще боле глубокія…
Когда случалось ему проходить по нищему еврейскому кварталу, на краю гнилого болота, или когда сидлъ онъ въ смрадной коморк стараго сапожника и слушалъ его странныя рчи, — о Бог, о правд, о борьб,- рчи, такъ сильно напоминавшія юношескія вдохновенія сестры Натальи, — еще темне становилось въ его душ, еще больше охватывало его смущеніе, онъ терялся окончательно, и уже совсмъ переставалъ понимать, какъ могутъ люди жить — жить и врить, — когда мука такъ безумно велика, когда длится мука такъ безумно долго, когда и далекимъ отсвтомъ правды ни на мигъ не озарятся ихъ дни… Стоны, слезы, жертвы безкровныя, жертвы кровавыя, — за что?.. И если все-таки волнуетъ мысль о неб, объ его закон и свтлыхъ призывахъ, то что же это: милость безмрная, приносящая свть облегченія, или, напротивъ того, злое проклятіе, которое лишнія борозды горечи выжигаетъ въ истерзанномъ мукою сердц?..
Въ прошломъ году Федоръ Павловичъ пріхалъ въ родной городъ, уже врачомъ, чтобы въ больниц занять мсто ординатора. По обыкновенію, онъ пошелъ повидаться съ Абрамомъ, и изъ разговоровъ съ нимъ случайно узналъ, что тотъ думаетъ свою дочь сдлать врачомъ.
— Что, у ней плохія способности?.. — горделиво щурясь, съ задоромъ спросилъ сапожникъ. — Хороши плохія, когда всегда съ первой наградой… «Герои Греціи»! торжествующе поднялъ онъ кверху указательный палецъ. — Въ кожаномъ переплет, «Герои Греціи»!.. И вс учителя подписались. И вашъ папаша тоже подписался: «законоучитель, протоіерей Павелъ Пасхаловъ»…