Литературные воспоминания

Анненков Павел Васильевич

управления московским царством. Радикальнее этого нельзя было отвечать

западникам, благоговевшим перед реформой; зато западники и мстили своим

противникам, предавая, с своей стороны, поруганию все, что те считали святыней

народного духа и народных воспоминаний.

В печати, на скромном поприще тогдашней публицистики, все это,

разумеется, являлось в смягченном виде, высказывалось не так ярко и откровенно.

На сцену люди выходили, за очень малыми, всем известными

исключениями, несколько принаряженные. Однако же следы домашних бурь должны были

отражаться и в журнальной литературе и действительно отражались. Журнал

«Москвитянин», сделавшийся эхом славянофильской школы, доходил в защите

своих основных положений —о богатстве русского народного духа, о его

религиозной сущности, об элементах смирения, кротости, терпения, мудрости, его

отличающих,—до крайних границ увлечения, до утверждения, например, что

земля русская удобрялась для истории не как земли западных народов, кровью

населений, а только слезами их [188]. Журнал «Отечественные записки», сделавшийся с 1840 года центром соединения для «западников», в своей

проповеди общечеловеческого развития, законы которого одинаковы, как они

утверждали, для всех стран, почасту простирал отрицание народных отличий до

степени непонимания, казавшейся напускной и предумышленной. Оба журнала

вели ожесточенную полемику, и, конечно, не было недостатка с обеих сторон во

взбалмошных головах, в «enfants perdus», которых редакции выпускали в виде

застрельщиков: они-то и производили те курьезы и абсурды, которых можно

набрать довольное количество и тут и там. Многие и доселе еще полагают, что

эти курьезы и абсурды именно и составляют характеристические черты

тогдашней журналистики, но разделять этот взгляд не предстоит возможности. За

обоими журналами стояли еще люди, смотревшие гораздо далее того горизонта, которым ограничивались по необходимости публичные органы, ими

поддерживаемые. Так, Белинский понимал все вопросы гораздо глубже, чем

«Отечественные записки», где писал, а за Белинским стояли еще Грановский, 166

Герцен и др., часто вовсе не разделявшие взглядов своего журнала. С

«Москвитянином» это еще было очевиднее и резче. Люди, подобные обоим

Киреевским, Хомякову, Аксаковым, никак не могут быть привлечены к

ответственности за все задорные выходки редакции. По обширности понимания

славянофильского вопроса, по дельности и внутреннему значению своих

убеждений, они стояли гораздо выше «Москвитянина», который постоянно

считался их органом и поддерживался ими наружно [189].

Таким образом, обе литературные партии в описываемое время (1843)

стояли как два лагеря

друг против друга, каждый со своими шпагами. Казалось, они уже никогда и не будут встречаться иначе, как с побуждением наносить

взаимно удары и обмениваться вызовами, но время, года прибывающего

размышления устроили дело иначе. Уже в половине этого периода, между 1845—

1846 годами в умах передовых людей обоих станов свершился поворот и начало

возникать предчувствие, что обе партии олицетворяют собой каждая одну из

существеннейших необходимостей развития, одно из начал, его образующих.

Партии должны были бороться так, как они боролись, на глазах публики, для

того, именно, чтобы выяснить всю важность содержания, заключающегося в

идеях, ими представляемых. Только после их усилий, трудов и борьбы можно

было распознать, сколько жизненной правды заключается в идее народного, племенного.

XIX

В конце 1843 года Белинский, уже женатый, занимал небольшую квартиру

на дворе дома Лопатина, которого лицевая сторона выходила на Аничкин мост и

Невский проспект.

В этом помещении Белинский предоставил себе три небольших комнаты, из

коих одна, попросторнее, именовалась столовой, вторая за ней слыла гостиной и

украшалась сафьянным диваном с обязательными креслами вокруг него, а третья

— нечто вроде глухого коридорчика об одном окне— предназначалась для его

библиотеки и кабинета, что подтверждали шкап у стены и письменный стол у

окна. Впрочем, сам хозяин нисколько не подчинялся этому распределению: в

столовой он постоянно работал и читал, а диван гостиной служил ему большею

частию ложем при частых его недугах; в кабинет он заглядывал только для того, чтоб достать из шкапа нужную книгу. Две задние комнаты занимала его семья, умножившаяся вскоре дочерью Ольгою.

Ребенок этот, а потом сын, проживший недолго и унесший с собою в

могилу последние силы отца, да еще цветы на окнах составляли тогда предмет его

ухаживаний, забот и нежнейших попечений. Они одни были его жизнию, которая

начинала уже убегать от него и угасать понемногу. Вскоре ему уже предписано

было носить респиратор при выходе на воздух, и он шутливо говорил мне: «Вот

какой я богач сделался! Максим Петрович у Грибоедова едал на золоте, а я дышу

через золото: это будет еще поважнее, кажется!» [190] Часто заставал я его на

диване гостиной в совершенном изнеможении, особенно после усиленных трудов

за срочной статьей, оставлявших его с головной болью и в лихорадке. Надо

167