Литературные воспоминания

Анненков Павел Васильевич

мыслей, какие переживал этот замечательный человек каждый день, то можно

назвать его коротенькую жизнь, так быстро сгоревшую на наших глазах, достаточно продолжительной и полной. К тому следует прибавить, что Белинский

так врастался, смеем выразиться, в авторов, которых изучал, что постоянно

открывал их затаенную, невысказанную мысль, поправлял их, когда они изменяли

ей или нарочно затемняли ее, и выдавал их последнее слово, которое они боялись

или не хотели произнести.

Этого рода обличения были самой сильной стороной

его критики. Так, во многих иностранных, преимущественно экономических и

социальных, писателях он угадывал направление, которое они примут или

должны принять. Так, например, он говорил о Жорж Занде, которого, впрочем, очень уважал, что писательница эта гораздо более связана теми идеями и

принципами, которые отвергает, чем сколько сама то думает; о Тьере он замечал, что в его «Истории французской революции» последняя является чем-то вроде

божьего попущения, отчего в ней становится многое непонятным, несмотря на

очень ясное и гладкое изложение. Пьера Леру Белинский называл

взбунтовавшимся католическим попом и т. д., а о русских наших деятелях и

говорить нечего — он почти безошибочно определял всю будущую их

деятельность по первым представленным ими образцам ее.

169

Немудрено, если при этой постоянной работе его духа приятели его

находили, что с каждой новой встречей он уже стоял не там, где его видели

накануне: неустанное колесо мысли уносило его часто далеко из их глаз.

Полемике его суждено было выразить именно эту сторону его психической

натуры, жаждавшей борьбы и движения, подобно тому как критико-

публицистические статьи изобличали его способность самообладания и его

господство над собственной мыслию.

После этого уже не трудно представить себе, что в войне между

западниками и славянофилами Белинский оказался врагом непримиримым, между

тем как другие собратья его по оружию, как Герцен или Грановский и проч., считали себя втайне только временными врагами нашей национальной партии и

ждали от лучших ее представителей только разъяснения их программы, чтобы

протянуть им руку. Правда, и Белинский пришел позднее к мысли о

необходимости разобрать дельное в учении славянофилов от не совсем дельного

наноса, да также допустил и оговорки, ограждающие собственное его западное

воззрение от упрека в слепой страсти ко всем европейским порядкам, но он

последний кинул брешь, которую фанатически защищал от вторжения элементов

темного, грубого, непосредственного мышления народных масс,

противопоставляя знамя общечеловеческого образования всем притязаниям и

заявлениям так называемых народных культур [192] .

Исходной

точкой всей ожесточенной полемики его против таких культур и

против их защитников было убеждение, что они могут возникать при всяком

порядке вещей и уживаться со всяким строем жизни, к которому привыкли или

который почему-либо излюбили. Наоборот, ему казалось, что основной характер

общечеловеческого образования именно и состоит в том, что люди, его

усвоившие, подвергают критике и обсуждению все формы существования и

удовлетворяются только теми, которые отвечают логике и выдерживают самый

строгий анализ. На этом основании Белинский делил мир на зрячие и слепые

народы, и последние были ему противны по принципу, какими бы в прочем

добродетелями, высокими качествами души, способностями и другими знатными

преимуществами ни обладали.

Нужно ли прибавлять, что о какой-либо справедливости по отношению к

людям, народам и предметам не было и помину при этом, да о справедливости

Белинский, в пылу битвы, и не заботился, в чем совершенно походил и на своих

противников, поступавших точно так же. И он и они спасали только свои

воззрения, казавшиеся им благотворными по своим последствиям, а о том,—

сколько падало при их столкновениях напрасных жертв, сколько наносилось

грубых ударов, ничем не оправдываемых, идеям и верованиям, сколько страдало

задаром репутаций и личностей,— никто и не думал. Все это предоставлялось

разобрать последующей истории и возвратить каждому должное и заслуженное.

Для современников же оставалась горькая, упорная борьба, отчаянная, многолетняя ненависть друг к другу, закоренелая до того, что она даже пережила

многих борцов и продолжалась от их имени на их гробах.

Еще до возвращения моего на родину, именно в 1842 году, Белинский,

вскоре после своего памфлета «Педант», о котором я уже упоминал, нанес и еще

170

другой тяжелый удар одной весьма почтенной личности московского круга —

ныне покойному К. С. Аксакову. Известно, что К. С. Аксаков, при появлении

первой части «Мертвых душ», в том же 1842 году написал статью, в которой

проводил мысль о сходстве Гоголя по акту творчества и силе создания с Гомером

и Шекспиром, находя, что только у одних этих писателей да у нашего автора

обнаруживается дар указывать в пошлых характерах и в самом пороке еще

некоторую внутреннюю крепость и своего рода силу, которые почерпаются ими

уже от принадлежности к мощной и здоровой национальности. К. С. Аксаков, приравнивая Гоголя к Гомеру по акту творчества, позабыл притом упомянуть о