Литературные воспоминания
Шрифт:
(реабилитация) византиизма, столь опозоренного между учеными на Западе.
Способ понимания и приложения его нашими прямыми, натуральными его
защитниками — наставническим персоналом духовных семинарий и академий —
увеличивал еще отвращение к нему. С известного письма Чаадаева, однако ж, в
1836 году, в котором византиизм объявлялся источником умственного и
политического растления всей России и предавался чуть-чуть не проклятию
истории, уже нельзя было обойти вопроса о византиизме
сообщить своим верованиям и убеждениям вид критически обсужденного и
рассмотренного дела [184]. А. С. Хомяков не только не обходил вопроса, но
настойчиво примешивал его ко всем явлениям жизни и к таким сферам
деятельности человеческой, где его присутствие всего менее ожидалось, везде
давая ему, под рукою, роль мерила истины, добра и красоты. Ключ к пониманию
многих крайне оригинальных мнений и приговоров школы Хомякова, которые
шли наперекор всем добытым фактам и положениям, лежит именно в
изобретении и употреблении этого нового критериума для оценки исторических
явлений. Тезисы и положения ее вроде того, что религиозная сторона западного
искусства и преимущественно дорафаэлевской живописи есть произведение
слабосильного мистицизма, а не прямого христианского созерцания, что
привлекательный идеал старого русского правителя представляет нам царь Федор
Иванович в своей особе, а прекрасный тип правления в народном духе являет
царствование Елизаветы Петровны в новой нашей истории,—все эти тезисы, говорим, и другие, еще более смелые и странные, оттого и приводили в такое
недоумение противников школы Хомякова, что они не вполне знали ее тайну и не
обладали ключом к разбору этих загадок.
Что Хомяков был добросовестен и веровал в свои начала,—о том не может
быть и слова, но позволительно думать вместе с тем, что его уму,
преимущественно диалектическому, идея поднять знамя византиизма, переделать
приговор истории, поворотить общее мнение назад,—могла иметь свою
обольстительную сторону. Как бы то ни было, объявляя византиизм великим и
еще не вполне оцененным явлением в человечестве, А. С. Хомяков тем самым
отрицал и уничтожал громадную массу исторических, критических и
теологических трудов Запада, враждебных восточной цивилизации, понижал его
кичливость и многие предметы его гордости, как, например, эпохи Реформации и
Возрождения, до смысла второстепенных и даже болезненных явлений
человеческой мысли. Реформация была для него жалкой попыткой западных
народов исправить религию, прямые источники которой засыпаны католицизмом
наглухо, а эпоха Возрождения, ей предшествовавшая,—отчаянным призывом со
163
стороны тех же народов языческого мира на помощь для создания у себя чего-
либо похожего на науку, искусство
защите всеспасающего византиизма основывалась у него на представлении и
понимании церковного восточного учения как такого, которое допускает полную
свободу мысли при неограниченном авторитете политического или церковного
догмата. А. С. Хомяков нисколько не стеснялся историей Византийской империи, которая могла противоречить этому положению. Во-первых, для него дельной, беспристрастной истории византийских греков вовсе не существовало на свете, и
все, что выдается за их историю в Европе, представлялось ему чуть ли не
сплошной клеветою или жалким недоразумением, а во-вторых, она не могла бы
служить ни подтверждением, ни опровержением его мысли, если бы и
существовала. Начала, лежавшие в основе восточного христианства, были так
глубоки и высоки, что политическое и общественное развитие самой страны за
ними не поспевало. Можно себе представлять растление константинопольского
двора, общественных нравов и государственных порядков в каком угодно виде, но
дух и созерцание, хранимое церковью народа и переданное ею векам, все-таки
остается единственным фундаментом, на котором может быть утверждено
великое, образованное и нравственное христианское государство. В византийской
империи ее церковное учение и есть настоящая ее история, ее мысль и ее право на
благодарность народов. В позднейших брошюрах, которые А. С. Хомяков издавал
за границей, в пятидесятых годах, под псевдонимом «Igno-tus», содержится
изложение главных пунктов этого учения и вытекающего из них взгляда на
взаимные отношения народа к своим иерархам и властям в христианской общине.
Восточное христианство даже рядом и назло азиатскому деспотизму, иногда
становившемуся во главе его, сберегло представление о собрании верных как
прототипе государства, где каждый зависит от каждого и где каждый есть в одно
время и подначальное и руководящее лицо. Оно допускало фактически, но не
знало в принципе деления людей на учителей и учеников, на обязанных
повелевать и обязанных повиноваться, потому что все люди имели одно
назначение — служить церкви,—и малейший из них мог стать рядом с
превознесенным членом в течение этой непрерывной службы и по ее требованию.
Самые догматы, выработанные восточным христианством, при всем своем
характере непререкаемости и неизменности, еще нисколько не стесняют свободы
движения для философской мысли, благодаря полученной ими в «соборах»
глубине и всеобъемлемости: они облекают человеческое разумение со всех
сторон, как атмосфера или небо облекают нашу землю. Сверх того, философия, не