Литературные воспоминания
Шрифт:
сквозь тогдашнюю веселость Белинского пробивалась все та же неотстранимая
черта грусти. Он был печален, и не случайно, а как-то глубоко, задушевно. Не
нужно было быть ни особенно зорким наблюдателем, ни особенно искусным
психологом, чтобы открыть эту черту: она бросалась в глаза сама собою. И
немудрено было ей отказаться: Белинский переживал страдании своего разрыва с
московскими друзьями, только что обнаружившегося перед его отъездом из
Москвы, и должен был чувствовать сильнее
чужом, незнакомом и неприветливом городе, куда был занесен [095].
Очень несправедливо думали и думают еще теперь, что Белинскому было
нипочем расставаться с людьми и менять свои отношения к ним на основании
различия убеждений. Многие тогда говорили и чуть не печатали, что он находил
даже в том выгоду, ибо всякий такой поворот открывал исток его желчи, злобным
инстинктам, наклонности к ругательству и оскорблению, которые иначе задушили
бы его! Могу сказать наоборот, что редко встречал я людей, которые бы более
страдали, будучи принуждены, вследствие неотстранимого логического и
диалектического развития своих принципов, удаляться в другую сторону от
прежних единомышленников. Он долго мучился как потерей старого созерцания, так и потерей старых собеседников, и только убежденный в законности поворота, им сделанного, освобождался от всех тревог и приобретал новое качество, именно
гнев и негодование против тех, которые его задерживали на пути и напрасно
занимали собой.
Первая попытка критически отнестись к составным частям московского
интеллектуального кружка и подвергнуть его анализу, за которым должно было
последовать отделение различных элементов, его составлявших, положена, как
известно, Белинским в статье под заглавием «О критике и литературных мнениях
„Московского наблюдателя"», помещенной в «Телескопе» 1836 года... Статья эта
в полемическом смысле принадлежит к мастерским вещам автора и по яркости
красок и резкой очевидности доводов не утеряла, кажется нам, относительной
занимательности и доныне. Вся она обращена была против главного критика
«Московского наблюдателя» С. П. Шевырева, у которого он спрашивал, чему он
верует, какие законы творчества и основные философско-эстетические или
эфические идеи исповедует,— разоблачая при этом его дилетантские отношения
ко всем художественным теориям, его обычай сочинять законы и правила вкуса
для оправдания личных своих вкусов, для потворства немногим избранникам из
своих близких знакомых и для указания обществу целей в меру случайных и
мимолетных своих ощущений. Особенно восставал Белинский против мнений
критика о важности светского и светско-дамского элемента в литературе, которые
могли будто бы возвысить ее тон и благороднее устроить
107
«Художественный и светский,— отвечал Белинский,— не суть слова
однозначащие, так же как дворянин и благородный человек... Художественность
доступна для людей всех сословий, всех состояний, если у них есть ум и чувство; светскость есть принадлежность касты... Светскость еще сходится с
образованностью, которая состоит в знании всего понемногу, но никогда не
сойдется с наукою и творчеством» и т. д. Статья эта вообще была одна из тех, которыми обыкновенно порываются старые связи и союзы и отыскиваются
новые. Для нас в ней особенно важны ее грустные заключительные строки:
«Всего досаднее, что у нас не умеют еще отделять человека от его мысли, не
могут поверить, чтоб можно было терять свое время, убивать здоровье и наживать
себе врагов из привязанности к какому-нибудь задушевному мнению, из любви к
какой-нибудь отвлеченной, а не житейской мысли. Но какая нужда до этого!» Он
доканчивал мысль восклицанием: «Но если мысли и убеждения доступны вам, идите вперед и да не совратят вас с пути ни расчеты эгоизма, ни отношения
личные и житейские, ни боязнь неприязни людской, ни обольщения их коварной
дружбы, стремящейся взамен своих ничтожных даров лишить вас лучшего вашего
сокровища — независимости мнения и чистой любви к истине!»
Или мы сильно ошибаемся, или в этом торжественном тоне ясно слышится
глубокий, искренний вопль души накануне потери некоторых из ее симпатий и
убеждений [096]. Слова Белинского содержат еще и пророчество. Предчувствие
не обмануло Белинского. Разрыв с журналистом и его партией не напрасно
казался ему отважным делом: с той минуты и до нынешней включительно
Белинскому составлена была в известных кругах репутация дикого ругателя всего
почтенного и достойного на русской почве, и попытки удержать за ним эту
репутацию в потомстве возобновляются еще от времени до времени и на наших
глазах.
Одновременно с этой статьей, давшей сильный толчок к разрушению мирно
процветавшей общины друзей науки и просвещения, было еще множество и
других случаев, при которых Белинский открыто искал боя и врагов. Так, он не
задумался назвать и «Современник» Пушкина, со второй его книжки,
«петербургским „Московским наблюдателем по направлению, заметив в нем
(справедливо или нет,— это другой вопрос) поползновение искать себе читателей
и судей в одном, исключительно светском круге [097]. Помним, что эта полемика
с «Современником» произвела в то время почти столько же шума и негодования, как и заметка его, несколько прежде сделанная и из другого круга представлений.