Лоцман кембрийского моря
Шрифт:
— Неужели все едут с нашим пароходом? — спросила Таня испуганно.
— Столько не может поместиться на этом пароходишке, — сказал Сережа.
— А вот поместятся, — сейчас же сказала Таня.
— Но почему они уезжают под самую зиму? — озабоченно спросила Лидия.
— Сами видите, — сказал дядя, охочий объяснять.
Значит, она должна была сама видеть, и она больше не спрашивала. Но Лидия видела только странную смесь грубых и огрубевших лиц, неукротимых и измученных русских и разноплеменных лиц.
— Нажились — и отъезжают, — сказал
— Нажились бы, так и прижились, — отразила сейчас же с раздражением молодая женщина.
Таня подскочила к Небелю и опять пошептала ему. Небель поднялся на пароход.
Груз экспедиции скоро начали переносить. Грузчики ходили словно со скуки. Посадка не начиналась, второго гудка не было, и пассажиры волновались.
— Давай, что ли! Зимовать, что ли! — кричали нетерпеливые.
Чей-то потрясающе сильный голос перекрыл весь гомон:
— Эй, капитан! Мороз не велик, а стоять не велит!
В толпе были люди, привычные затевать бучу. По тону толпы ясно было, что она действительно не собирается зимовать.
— Старатели, — сказал кто-то. — Легко мечтали мох драть и золото брать.
— А не хватило соболюшек, собачьи шубы не по моде…
И Лидия с жалостью увидела, как плохо одеты все подряд: в отслужившие ватники и полушубки, подвязанные обноски на ногах, веревочные чуни. У этого пестрого люда — с Украины, Белоруссии, Рязани, из Крыма, Казахстана и так далее — было одно общее качество: подъемность — и одно общее уродство, пригнавшее их сюда и выгонявшее теперь отсюда: авантюристическое сочетание жадности и шаткости.
Они должны были убраться до морозов. Для них последний рейс «Якута» был рейсом спасения, и они опасались каждого часа промедления.
…Капитан в обношенном кителе вышел из каюты к пассажиру и, глядя в сторону, выслушал изысканно пространное изложение просьбы отложить на завтра отправление парохода. Ничуть не торопил пассажира, даже выждал еще после того, как Небель замолчал. Капитан, плотнотелый, краснолицый, глядя по-прежнему в сторону, спросил:
— Ну, так чего вы хотите?
Небель, озадаченный, изумленный, сказал оторопело:
— В интересах экспедиции Академии наук Советского Союза в высшей степени желательно, чтобы пароход ушел завтра.
— Пароход не может уходить, когда это желательно пассажирам. Перед отходом дадим гудок. А вы будьте наготове. Сегодня, видимо, не уйдем.
— Но гудок уже был… — робко напомнил Небель, еще более изумленный и немного встревоженный.
— Мало ли что был, — властно сказал капитан, не пошевелив закаленные, твердые складки на лбу и на щеках. — Один гудок был, а больше не будет. Напрасно не ждите, предупреждаю. Можете сказать всем.
На палубу вышел помощник капитана с Небелем. Небель сошел на берег, а помощник подошел к борту и, не потрудившись взять мегафон, крикнул, что пароход отплывет завтра в десять часов, по расписанию.
В толпе передались его слова волной голосов, как по воде кругами.
— Но расписание на сегодня! — закричали возмущенные
— Расписания никакого нет, — объявил помощник и ушел.
В страшном шуме рассвирепевшей толпы Таня дерзко кричала:
— Конечно, он совершил это в надежде, что я расскажу тебе о его всемогуществе. Кроме того, он хочет пригласить нас в театр сегодня вечером… А кроме того, ты ошибаешься, предполагая, что Бернард в тебя влюблен. Он влюблен только в себя.
Лидия смеялась.
— Скажи ему, что он ничего не совершил. Мы уже узнали, что здесь такой порядок: ничего не делать вовремя, если можно сделать не вовремя! Нахал он, твой Бернардик.
На другой день около часу дня четыреста человек вскочили со своих сундучков; пароход выдал традиционные три гудка подряд, матросы на борту встали у трапа, а на берегу милиция отошла в сторону — и пассажиры штурмом, оттесняя друг друга, навалились на мостки.
Часы в салоне стояли. Может быть, забыли их завести однажды, а потом и стали считать, что часы испорчены. Команда не слишком задумывалась даже о том, чтобы самим обернуться до ледостава, — а ответственности перед пассажирами не было в заводе с тех самых пор, как пароходы появились на Лене.
В этот день пошла первая легкая шуга — ледяные чешуйки на реке. Чешуйчатая вода медленно лилась километровой полосой по совершенно плоской земле и казалась мелко разлитой. Но она имела несколько метров глубины и была лишь одной из проток Лены, а главное русло скрывалось где-то за шестидесятикилометровой плоскостью острова Харьялах.
Лидия с тревогой оглядывалась на рябую реку и увядшие берега.
Пароход сделал размашистую дугу в три или в четыре километра вокруг отмели Харьялах. На заиленных песках после заморозков побурел покос в оголившихся редких кустах.
Справа по курсу парохода лежали небольшие острова, потом начался большой остров Улу-Ары и по другую сторону от главного русла тоже большие острова, покрытые обмороженными, помертвелыми лугами, поросшие тальником или голопесчаные. Встречались и маленькие острова, широкие и узкие, — на куски разбитый материк. Острова цеплялись один за другой, фарватер обходил их справа и слева, и по всей просторной долине река оставила многочисленные озера у самого берега и далеко за горизонтом. Где же было увидеть всю Лену?.. В островах она имела ширину возле Якутска двадцать пять километров.
Погода была пасмурная, дул так называемый «свежий» ветер. Геологи проводили день на палубе, одевшись потеплей в стеганые ватные штаны и куртки и меховые шапки.
Один Небель прогуливался с непокрытой головой, и «свежий» ветер не мог пронять густейшие волосы на его голове.
Порожин в мохнатой ушанке сидел на палубе, обнявшись с собакой, оба в собачьих мехах одинаковой расцветки. Геологи острили, что Порожин приобрел в Якутске собаку и заодно доху с плеча ее сестер и братьев.