Лоцман кембрийского моря
Шрифт:
Лидия уже знала, что Николай Алексеевич — капитан буксира «Верхоленец» и поэтому живет в Якутске, в семье жены. Он женился недавно, и вот родитель приехал из Вилюйска навестить. И узнать получше семью снохи, да и себя, отца, показать поближе.
А сейчас «Верхоленец» должен был уйти в Усть-Кут помогать «Партизану» тянуть баржу со слюдой. «Партизан» сильнее «Верхоленца», но один, без него, не вытянет в верховьях Лены.
— Николай Алексеевич, не знаете ли вы, где тут жил Чернышевский? — спросила Лидия.
Капитан молча взглянул на отца. Казак не спешил говорить.
— Маша,
Маша, не сводя глаз с мужа, отрицательно качнула головой. Тогда старик, оставшийся вне конкуренции, заговорил — неторопливо, основательно:
— Николай Гаврилович Чернышевский, ссыльный переселенец и, говорят, великий человек, проживал в городе Вилюйске под надзором моего покойного родителя, — казак свысока оглядел всех за столом. — После революции родитель даже свечку ставили за него в церкви.
Старый казак дорожил этим воспоминанием, как фамильной гордостью, и не видел позора в том, что отец был жандармом. На памяти у русских три века в здешней «тюрьме без стен» безотлучная жизнь была одинаково безжалостна ко всем: к ссыльным, получавшим «за здорово живешь» царское жалованье — десять копеек в сутки, — и равно к тем, кто отвечал перед царем за наличную сохранность ссыльных и за это получал свое пропитание от царя же. Жестокость жандармов была в местной норме и куда меньше жестокости якутских богачей к своим соплеменникам. Иные жандармы даже довольно по-житейски обходились со своими пленниками, получая от них кое-что, и расстались в начале 1917 года в патриархальном миролюбии, как видно из рассказа казака.
Осужденная, не так давно сгинула царская власть, жандарм лишился службы, но отец был отцом, и память его чтима была сыном.
Капитан, смущенный, поднялся и тихо сказал:
— Папаша, мне идти.
Лидия поблагодарила гостеприимную семью и особенно горячо старого казака.
— А то, может, посидите? — предложил старик. — Он себе пойдет, а мы посидим, я еще расскажу про Николая Гавриловича.
Капитан благодарно поклонился ей — за уважение к отцу — и решился, уже с фуражкой в руке, задать вопрос москвичке:
— Это не про вашу экспедицию статья была в газете?
— А вы читали? — она обрадовалась.
— Читал. Этого комсомольца так и не пустили с вами?
— Он с нами! — оживленно сказала Лидия. — Сегодня уехал катером на Полную продолжать поиски нефти.
— Пожелаю успеха, — сказал капитан.
— Спасибо! — горячо сказала Лидия.
Она побежала в музей, повеселевшая, и по дороге вглядывалась в деревянный городок, которому еще только предстояло стать современным городом в течение трех-четырех пятилеток.
— Ребята! Как пройти к деревянной башне… древней крепости?..
Мальчики не торопились с ответом. Внимательно и безмолвно они закончили осмотр невиданной тетеньки. Они, наверно, знали в лицо все двадцать три тысячи тетенек и дяденек в Якутске в 1933 году. Лидия со своей стороны внимательно рассмотрела пять серьезных лиц.
— Идите за нами, — распорядился старший.
И Лидия поняла, уже из опыта, что дальнейший ход событий будет зависеть не от нее.
Они привели подопечную Лидию к уцелевшей и обновленной казачьей башне. Башня-изобка напоминала в общих чертах архитектуру Московского Кремля — с островерхим шатром и балкончиком для дозорного. Она запирала ворота Ленского острожка 270 лет назад. Многочисленные одинаковые башенки располагались когда-то по берегу и вокруг городка. Между ними сперва стоял несокрушимый тын из цельных лиственниц, врытых стоймя, а впоследствии двухэтажная деревянная стена под кровлей, с висячей галереей, премудро устроенная для боя, с узкими прорезями для нижнего огня и бойницами на втором этаже. Внутри этого острога, как называли крепость, был казацкий город в семнадцатом веке и полтысячи жителей.
Из Ленского острожка писали в Москву, что страшно казакам здесь. Но так велика была сила стремления к неизведанным местам и нелегкой добыче, что и самые непосильные труды, необычайные мученья от холода зимой и от гнуса летом не отпугнули их.
— Вот музей, — сказал один из мальчиков, показав на каменное здание в два этажа.
Лидия взяла билеты для всех ребят.
Они оказались не единственными посетителями. Несмотря на будний день, в каждом зале были люди, неторопливо переходившие от витрины к витрине.
Лидия остановилась перед пейзажем. Из уверенных, сильных мазков художника встали, как Адам из глины, темно-зеленые горы-стражи, в высоком молчании, под пылающим небом ледяной якутской ночи — над закованной рекой. А перед ними на тревожно розовом снегу смертельно застыли три бревенчатые избы с пустыми страшными вырезами — проемами окон. Что здесь происходит или случилось?.. Почему склоненные над этим местом окровавленные знамена неба в траурном окаймлении ночи? И хвойные венки лесов на склонах гор, и стража вечного молчания? Название картины — по местности: «Сасылсысы» — как шепот, одним коротким словом одушевляет ее и населяет воображение. Белое войско окружило неприступные избы, но не может ворваться в них. Белый холод неослабно жмет, пули щепят дерево, но застревают в телах защитников, убитые встают непробиваемого ледяной стеной вокруг живых. Что за люди неостывающие, неугасимые и несгораемые вызвали на себя целое войско? Загнанные в «тюрьму без стен», отрезанные от народа тайгой и тундрой, но скопив на душе его силу и гнев, они и здесь подняли непримиримую войну один на один против всемогущей державы белых царей и богачей. Что за люди?.. Ни в чем не уступили легендарным героям человечества. Потеряли всю кровь, но остались красными против белых, и северное сияние несет над ними знамя их победы.
«Зырянов может быть таким?» — вдруг подумала.
Никто из членов экспедиции не видел Зырянова. Никто этим не огорчился, но много было разговоров, когда появился обиженный Сережа Луков.
Все единодушно осудили поступок Зырянова, и только Таня смеялась над Сережей. Бесчувственность Тани удивляла и огорчала Сережу.
— Не мог же я устроить турнир в присутствии Лидии Максимовны, в ее лодке! Тем более что она так боится утонуть. Зырянов спекулировал на том, что я не буду рисковать жизнью…