Лотос, рожденный в грязи

Крамер Марина

– Передам. Эй, вы скоро? – крикнул сержант, обращаясь к водителю. – В отдел поехали, там копаться будешь.

Добрыня усадил Ивановского на заднее сиденье своей машины, и тот, увидев на переднем сиденье Тину, вздрогнул:

– Это… а вы чего… тут?

– Да не бойтесь, я просто так людей не бью. А холодное оружие у себя за спиной вот просто с детства терпеть не могу, – сказала она, высовываясь между сиденьями, и Вовчик, уже забравшийся за руль, снова отметил, что об этом он поговорит с женой позже и без свидетелей.

– Значит, план такой, –

сообщил он, заводя двигатель. – Сейчас едем в кафешку, очень уж есть хочется, а по дороге Гена нас развлекает рассказом о своей уголовной и не очень жизни. И говорит чистую правду, как на допросе. Я, конечно, срок дать не могу, а вот по зубам – запросто.

Ивановский съежился:

– Так это… а чего говорить-то?

– А все, – выезжая на дорогу, сказал Вовчик. – Родился, крестился, женился, сделал, сел, вышел – ну что, учить тебя? Сам не местный же?

– Не… кемеровский я. Там родился, там и срок заработал.

– Кто у вас в Кемерове? – спросила Тина – она не умела, как Вовчик, разговаривать на «ты» с едва знакомым человеком, пусть даже перед ней был такой вот Гена Ивановский, отсидевший, как она уже знала, за вооруженный разбой.

– Никого. Мать умерла, когда я четвертый год в лагере разматывал. Жениться не успел…

– А лет-то тебе сколько, милок? – Добрыня бросил на него взгляд в зеркало заднего вида.

– Сорок будет зимой.

– А выглядишь на все шестьдесят, – заметил Вовчик. – Погулять любил?

– Не без этого, – признался Ивановский. – Только на зоне как-то не до гулянок, хоть и можно достать. Но я после смерти матери зарок дал – капли в рот не возьму, пока не выйду.

– Сдержали? – Тина снова высунулась между сидений, и Ивановский кивнул:

– Сдержал. Да я и на воле всего раз и выпил-то.

– Ну, вы и на воле всего ничего, как я поняла. Чего ж в Кемерово не поехали после освобождения?

– А к кому? Мать на кладбище, квартира была государственная. Все, бомж я теперь. А в Москве, говорят, перебиться проще…

– В Москве проще затеряться и сдохнуть, – со вздохом поправил Вовчик. – Тоже мне, нашел хлебное место.

– Так я и нашел! – возразил Ивановский, но вдруг взгляд его стал испуганным, и он умолк, отвернулся к окну.

– И что же? – продолжал Вовчик, не заметив этой перемены.

– Да ничего… А куда едем-то?

– Тебе не все равно? Или планы были на вечер?

– Какие планы… надо только на ночлег куда-то занырнуть, на улице-то холодно уже.

– Слушай, Гена, – произнес Кущин, сворачивая в переулок. – Ты нормально жить хочешь?

– А кто не хочет…

– Нет, ты мне тут телегу эту порожнюю не толкай, я не люблю. Честно скажи – если помогу и на работу устрою, будешь работать? Умеешь делать что-то?

– Ну, я так-то сварщиком работал на вагоноремонтном заводе, и образование имеется. Только… справка у меня об освобождении, другого нет ничего – кто возьмет?

– Сказал же – помогу. Но и ты мне тоже помоги.

– А… чего делать надо? – с опаской спросил Ивановский. –

Если криминал какой… так я это… не подпишусь.

– Сдурел совсем? Я частный детектив, какой тебе еще криминал?

– Да мало ли… вас не разберешь… наобещаете с три короба, подставите – и в кусты, а я расхлебывай…

– Доверять надо людям, Гена. Не все ведь уроды-то. Так что – договорились? Или давай так – сперва поедим, а потом еще раз обсудим, идет? – Вовчик припарковал машину у небольшого кафе. – И смотри: попробуешь удрать – не обижайся. Бегаю я быстро, бью один раз. – Он вытянул руку со сжатым кулаком, и Ивановский вздохнул:

– Да чего бежать-то? Куда убежишь теперь… Да и барышня с вами… суровая… до сих пор спина ноет и рука в локте.

– Вот и об этом, кстати, можем подробно поговорить, – метнув в жену недобрый взгляд, сказал Кущин, открывая дверь машины.

Тина по понятным причинам не особенно хотела обсуждать процесс знакомства с Геннадием и надеялась, что за едой Добрыня забудет об этом. Однако, взглянув на него исподтишка, она поняла, что ошиблась, и Вовчик, пусть, может, и не за столом, но дома точно устроит ей допрос с пристрастием. Он очень не любил, когда жена доводила ситуацию до необходимости применения специальных навыков или – что вообще не дай бог – оружия, которое у них, конечно, имелось. Тина и сама этого не любила, предпочитая все-таки разговоры, однако не всякий раз это работало. Вот и сегодня, возможно, диалога с Геннадием не сложилось бы, раз уж он вынул нож, а в такой ситуации всегда лучше нанести удар первой, чем обороняться.

Выбрав столик в самом дальнем углу, Вовчик кивнул Ивановскому, указывая место у стены, сам сел рядом, заблокировав ему возможность выйти. Тина устроилась напротив, взяла меню. Есть она не хотела, а вот от чая не отказалась бы, в горле постоянно пересыхало.

– Ты, Гена, не стесняйся, заказывай, – предложил Кущин, подсовывая тому меню под локоть. – Я угощаю. И давай по пивку, что ли?

– Так это, начальник… ты ж за рулем вроде, – с беспокойством в голосе произнес Геннадий.

– Так мы вон барышню за руль посадим, она все равно только чай пьет. Да не дрейфь, у нее права профессиональные, – толкнув Ивановского локтем в бок, хохотнул Добрыня. – В общем, договорились, по пивку, тут хорошее.

Заказ принесли быстро, посетителей в кафе почти не было. Тина старалась не смотреть на Геннадия, чтобы не смущать его: было видно, что человек голоден, давно не ел нормальной еды, но ему неловко глотать, не прожевывая.

«Не все человеческое растерял еще, это хорошо, – думала она, рассматривая распускающийся в чайнике перед ней цветок. – Есть шанс, что не все потеряно, можно наладить жизнь. Главное, чтоб желание было…»

Добрыня тоже был голоден, но это Тину не удивило – мужа можно было поднять с кровати или оторвать от просмотра футбольного матча простой фразой: «Ты есть будешь?» – и не важно, что за час до этого Вовчик мог умять штук сорок пельменей, например.