Лотос, рожденный в грязи
Шрифт:
Землянки почти догорели. Навесы из бревен и веток над запертыми дверями больше не напоминали факелы, только дым тянулся вверх, а из-под земли уже не доносились истошные крики сгоравших заживо женщин вперемежку с громкими молитвами, возносимыми Величайшему.
– Да что вы все стоите?! – заорал Добрыня, кидаясь к ближайшей землянке. – Они же заживо сгорели, вы люди или нет?!
Нарышкин поймал его за руку, еле удержал, покачнувшись, сбил с ног и, навалившись
– Успокойся! Все кончилось, не видишь? Мы не сможем помочь… там завалены входы, не пробиться, мы одну дверь сняли, а там – земля навалена. Они замурованы, не поможешь…
– И что – стоять и смотреть? – бился под ним Вовчик, стараясь вырваться, но Нарышкин держал его на удивление крепко:
– Тихо, сказал! Тоже в огонь полезешь?
– На все воля Величайшего, – пробасил рядом проводник, и Кущин почувствовал желание затолкать в огонь и его тоже. – Они сами такую судьбу выбрали, в дальних скитах жить, от мира совсем отдалиться, чтобы грязь не прилипала. Девственницами умереть хотели.
– Погоди… – вдруг произнес Нарышкин, переводя взгляд с Добрыни на Григория. – А ведь это ж духовник такой приказ отдал! Вчера, вспомни, Вова, как он сказал – спасайте девственниц, пусть дух их соединится с дыханием Величайшего?
– Вроде, – кивнул Добрыня.
– Ракету помнишь? Кто-то из послушниц в монастыре дал сигнал к исполнению воли духовника, здешняя старшая заперла всех и сама с ними сгорела.
Все, кто это услышал, буквально похолодели, настолько страшной оказалась догадка Нарышкина.
– Да что же… что же за скотское верование… – вдруг прохрипел стоявший ближе всех к горящим землянкам сержант. – Чтобы девок молодых – заживо?!
Он скинул куртку и принялся изо всех сил рвать дверь землянки, из которой еще доносились голоса, но тут тлеющий навес рухнул, накрыв его, и Добрыня, отшвырнув наконец Нарышкина в сторону, ринулся туда вместе с двумя полицейскими. Буквально руками и ногами они раскидывали тлеющие ветки и головни, оставшиеся от бревен, стараясь как можно скорее добраться до сержанта.
– Дайте я! – рявкнул Добрыня и, схватив показавшиеся из-под горящего завала ноги, с силой рванул на себя, выдернув потерявшего сознание парня в занявшейся рубашке и форменных брюках. – Тушите его чем есть, ожоги же получит!
Полицейские скинули куртки и начали тушить ими горящую форму товарища, а Добрыня сел на землю, оперся спиной о ствол сосны и закашлялся.
Нарышкин, тоже помогавший товарищам, подошел и сел рядом:
– Все… сгорели девки… вот же черт, что же это, действительно, за вера такая? Живьем в огонь…
Внезапно Добрыня насторожился и прислушался:
– Погоди… слышишь? Ветки трещат, идет кто-то.
Он поднялся, принялся вглядываться в темноту и вдруг услышал:
–
Они с Нарышкиным рванули на голос, освещая себе путь ручными фонариками, и Добрыня, добежав первым, едва не потерял сознание. Перед ним на коленях стоял молодой сержант в окровавленной куртке, а на земле перед ним лежала Тина без каких-либо признаков жизни.
Кущин упал рядом с ней и принялся осматривать, освещая фонариком каждый сантиметр.
– Правый бок… – выдохнул сержант, держась за плечо, из которого текла кровь. – Ножевое… там… я перевязал, чем было… она кровь теряет, думал – не донесу…
Нарышкин, сбегавший, оказывается, за аптечкой, которую брали с собой, быстро и ловко наложил жгут на плечо сержанта, разломил ампулу с нашатырем, сунул ему под нос:
– Ну-ка, вдохни, а то отрубишься.
Сержант чихнул, набрал воздуха в грудь:
– Спасибо… это проводник ее… Семен.
– Где?! – взревел Вовчик, вскакивая.
– Там… остался… на тропе…
– Как – на тропе?!
– А как я их двоих сюда… пер бы? – облизывая губы, огрызнулся сержант. – Да и толку – он все равно мертвый… а ее можно спасти…
– Так ты что же – убил его? – спросил Нарышкин, накладывая Тине повязку прямо поверх уже пропитавшейся насквозь кровью одежды и старых бинтов.
– А что было делать? Он Валентину ножом в бок ударил, на меня кинулся, руку порезал… хорошо, что я левша, успел ствол достать… я рапорт напишу потом… воды нет? Пить хочется, – попросил он, переводя взгляд с Добрыни на Нарышкина.
– Милый ты мой, да я тебе ящик коньяка выкачу, если с Тинкой все нормально будет! – пообещал Добрыня.
– Мне бы… воды, – повторил сержант, закрывая глаза, и Нарышкин, закончив перевязку, сбегал за бутылкой.
– Надо труп вытянуть сюда, – сказал он, протягивая воду сержанту и чуть теребя его за плечо: – Митя… Митя, пей.
– Может, утром? – спросил Добрыня, укрывая Тину своей курткой.
– Ага! Его за ночь так обглодают – хрен найдем. Да ты сиди, я сам, сейчас парней возьму, вынесем. Ночевать-то тут придется… Давай сперва Валентину как-то устроим, а уж завтра… там деревня все-таки.
– В той деревне нам никто не поможет, ты не понял? Ты можешь вертолет вызвать? Нам бы раненых вывезти. Там полицейский тоже наверняка сильно пострадал, – подхватывая Тину на руки, сказал Добрыня.
– Это могу, а как же. Сейчас выйдем на гладкое место, запрошу, тут не берет, деревья закрывают. Идем, Митя, поднимайся. – Нарышкин помог встать сержанту, подхватил его под здоровую руку. – Ничего, все нормально будет.
– Он недалеко остался, – бормотал сержант, пошатываясь. – Тут метров пятьсот, мы чуть-чуть не дошли… я его про монастырь спросил… а он вдруг…