Любовь хранит нас
Шрифт:
— Нет.
— А я не спрашиваю, это стойкое убеждение. Блядь! Я уверен. Ты — ненормальная, сумасшедшая, зашуганная собственными тайнами девица. Возьми свои слова обратно и оба сделаем вид, что друг друга не расслышали, а я еще и дураком прикинусь. Скажу потом, что недопонял. Тебе придется ночью постараться, чтобы успокоить то, что виртуозно разбудила. Оля!!!
— И не подумаю, — шиплю и отворачиваюсь в противоположную сторону.
— Причина!
— Что?
— Назови причину, — рычит мне в ухо. — Еще раз повторить?
Какой
— Климова, говори свою причину! Ну только такую, чтобы я…
— Не засадил мне в челюсть? Не приложил «дурную сучку»?
— Ты так привыкла? К такому нежному обращению недомуж приучил? А? А? Что заткнулась, задуренная бабскими романами Несмеяна?
— Ты делаешь мне больно, — выкручиваюсь, кривлю и нервно дергаю лицо. — Пожалуйста, Алеша.
Отпускает и выдыхает громко через рот. По-моему, он шепчет непрерывно:
«Прости, прости, прости, малыш, не рассчитал, потом заглажу».
Смирнов отталкивается от лавочки ладонями и медленно, взъерошивая на макушке волосы, подходит к кованому ограждению. Затем уверенно встает на парапет и перегибается через перила. Подтягивается на руках и отрывает ноги от земли.
— Леша!
Он спрыгивает назад и оборачивается. Мне кажется, у сильного мужчины как будто влажные, бездонные, совсем без радужки, глаза. По-моему, он плачет? Нет! В это я, вообще, не верю. Тестостероновые мешки не совершают бессмысленного слезоотделения — они, как говорится, только огорчаются, дуют губы и накапливают родовую месть.
Подхожу к нему и беру за руки:
— Алеша, у нас ничего не выйдет. Пойми, пожалуйста.
— Ты не даешь мне шанс, — он кривится. — Просто убиваешь на подлете. Ты…
— Так будет лучше.
— Для кого?
— Для нас…
— Ты — моральная садистка, извращенная девочка-динамо, ты — идиотка, что ли?
— Что дальше, Леша? Как ты видишь наши отношения?
— Нам ведь хорошо вдвоем, а там посмотрим. Не может быть, чтобы я все неправильно понял. Ну, не дурак же, в самом деле.
— Ты — хороший человек. Великолепный мужчина, прекрасный друг…
Он с недоверием смотрит на меня, а потом с циничной ухмылкой жестко произносит:
— Но не то, что надо, да? Человек, мужчина, блядский друг, вероятно, охуительный любовник, но… Не то, не то пальто! — хмыкает и пожимает плечами. — Не та кондиция, не тот фасон, модель не соответствует природным условиям вашего ареала обитания, слабенькая ходовая и поверхностная начинка. Не тот, не тот… Не тот герой или тупо не твоего романа?
— Я не та.
— Об этом не тебе судить, одалиска. Тебе со стороны ни капли не виднее…
Не думала, что будет так тяжело. Он словно врос в меня, а сейчас я разрываю нашу общую кровеносную систему, зажав себе артерию, а Лешка дергается и просто истекает кровью. Обильно, мощно, теряя необходимый кислород.
— Что? — прищурившись, с каким-то старческим видом смотрит на меня. — Пугаю?
— Нет, — пытаюсь прикоснуться рукой к его внезапно запавшей щеке. — Алексей, пойми, пожалуйста…
— Я бы понял, если бы ты говорила прямо, а не экстрадировала из своего рта какие-то загадки. Ну, например: «У меня был муж, Смирнов!». Это, сука, я прекрасно понял. Дальше: «Он трахал только сзади». Возможно, сам так привык, вот и транслировал на тебя. Долбаная аттестованная собака с разорванным анусом. Муж-членосос достался? Да? Потом: «Он изнасиловал меня, за это я возненавидела всех похотливых мудаков». Это ведь тоже было? Ты не ответила тогда. Сейчас у тебя, стерва, есть прекрасный шанс. Я жду! Но, блядь, запомни, Оля, я — не он, не смей сравнивать. Мы — разные, а я — другой…
— Поэтому нам надо расстаться.
Я его упрашиваю, а если надо будет, то даже стану на колени.
— Да, бля-я-ядь! Ей-богу, смилуйся, ведь ни х. я не понимаю.
Смирнов отходит от меня и выставляет перед собой руки:
— Оставь, пожалуйста. Не провоцируй, я тебя прошу. Ты с огнем играешь и, по-моему, чересчур безбашенно к моим предупреждениям относишься. Совсем по-человечески не догоняешь? Плохо по-русски говорю?
Сказать или нет? Сказать, что я хотела сделать? Сказать? Он ведь никогда не забудет и не простит, но однозначно в другую сторону свернет. Как больно врезались мне в память простые докторские слова:
«А лучше вообще не говорите ему о том, где были и что планировали без его ведома сделать — достойные и сильные мужчины такое никогда не забывают и за непоправимые ошибки не прощают».
— Леш…
— Давай сделаем маленький перерыв. Ты, видимо, устала, детка. Это моя вина — я укатал, здоровый боров. Тут, наверное, «извини меня». Оленька…
— Я собиралась сделать аборт, Смирнов. За этим и поехала в клинику сегодня. Хотела подтвердить диагноз и избавиться от твоего возможного ребенка. Тайком от тебя, Алексей. Ты бы никогда и не узнал об этом. Ты бы…
Он прищуривается и слишком быстро подбирается — сосредоточивается и становится как будто бы в собачью стойку. Алексей широко раздувает ноздри и выпускает отработанный воздух исключительно через рот. Довольно громко и со скрипящим свистом. Смирнов сипит и судорожно вздрагивает. Ему, наверное, физически плохо? Голова болит, лихорадит, или до небес повысилось артериальное давление?
— Алеша…
— Я так неприятен? — очень тихо говорит, словно о чем-то просит. — Это ведь маленький ребенок. Ты это понимаешь? Крохотный зародыш! Весом в какие-то жалкие пять граммов. Сколько там, Оля? Я этого не знаю. Ты очень жестокая, даже кровожадная. Ты безжалостная, скупая на ласку, ты грубая и каменная, блядь, словно неживая. Обиженная на белый свет? Это твое на каждый случай оправдание? ЛГУНЬЯ!