Любовь хранит нас

Иголкина Леля

— Вы разве не читали? Там ведь есть наверняка мои жалостливые аффективные письма.

— Не имею такой привычки — не так воспитан. Это личные вещи твоего отца, которого больше нет, значит, твои — единственной дочери достались по наследству. Я приехал к тебе с одной целью — все это просто передать.

Он закрывает папку, плотно перетягивает резинкой, два раза ею хлопает по кухонному столу, затем резко поднимает и протягивает мне.

— Забери, пожалуйста, — жалостливо улыбается, — и не держи на нас зла. Лады?

— Спасибо большое, — бережно беру отцовский скарб и как что-то мерзкое заразное тут же перекладываю на рабочую поверхность

позади себя. — Ваш кофе уже готов.

— Никогда не откажусь.

Максим Сергеевич откидывается на спинку стула, вытягивает длинные ноги и удивленно, немного зачарованно и с интересом, рассматривает кухонную обстановку.

— Очень хорошо. У тебя просторно и красиво. Молодец!

Хвалит за старания и за уборку квартирной территории?

— Ага.

Смущаюсь и неспешно отодвигаю свой стул с намерением сесть. Мощусь, подкладывая под зад домашнюю одежду, зажимаю в ладонях свою чашку с горячим напитком и, смущаясь, отвожу в сторону глаза.

— Как твои дела, Оля?

— Нормально. Я работаю, отдыхаю. Все как обычно. Меня все устраивает. Родной город, просторная квартира, нормальная достойная работа, есть даже небольшие развлечения, книги…

— А друзья?

Кривлюсь и неуверенно пожимаю плечами:

— Больше не нуждаюсь.

— Ну и правильно. Если честно, — усмехается, — то я не знаю. Правильно же, да?

Смирнов, прищурившись, поглядывает на меня, неосторожно притрагивается губами к своей чашке и быстро отпивает чересчур горячий кофе:

— Ну ни хрена себе! Мать, вот это ты его раскочегарила. Так можно языка лишиться и слизистую с щек снять.

— Извините…

А дальше тишина. По-моему, нам больше не о чем с ним говорить. Наш разговор совсем не клеится. Мы цедим молчаливо кофе и изредка встречаемся глазами. Мне кажется, или он со мной флиртует? Каждый раз замечаю, как прикрывает один глаз и игриво поднимает уголок рта. Словно рассматривает, что-то запоминает, фиксирует мою реакцию, тем самым повышает градус своего ко мне внимания.

— Максим Сергеевич, мне очень неудобно, — отставляю пустую чашку в сторону, опускаю руки на колени и тщательно проглаживаю ткань, — но у меня есть еще домашние дела…

— Понял-понял. Уже задерживаю, тогда пойду, — отодвигает стул и выходит из-за стола. — До двери проводишь?

— Конечно, — старательно и мило растягиваю рот в наигранной улыбке.

Он двигается впереди, я легкой тенью следую за ним. Жду, когда обуется, и спокойно подаю ему верхнюю одежду.

— Вы совсем не общаетесь с Лешкой? Сын не звонит тебе, не пишет сообщения, может, видеосвязь или что там сейчас в приоритете у молодежи? — Смирнов, не спеша, проталкивает каждую пуговицу в петлицу, степенно поправляет воротник и небрежно стряхивает отсутствующую на широких плечах пыль.

Так вот она настоящая цель его визита! То был просто повод — сопутствующий арсенал уже ненужных писулинок-бумажек не имеет отношения к основному перечню вопросов его теперешней повестки дня.

— Нет. Больше не общаемся, Максим Сергеевич, — коротко и исключительно по делу отвечаю. — Так получилось.

— Вы поругались, что ли? Не пойму. Что произошло? Какая кошка между вами пробежала? На двух ногах?

Он пришел меня ругать? Сначала снимет показания, а потом, как отец обиженного на глупую гусыню сына, выскажет свои претензии и даст полезные советы, торжественно преподнесет материал по нравоучениям и преподаст урок по дружбе, верности, долгу и, конечно, чести?

—

Максим Сергеевич, я не знаю, что Вам на это все ответить…

— Пожалуй, лучше правду. Зачем тут лгать?

— Исключительно мое желание, а ваш сын просто и достойно в этом поддержал меня, но мы, так получилось, не дружим. У нас с ним были несколько иные отношения, поэтому, как у Ремарка дружбой окончание не портим.

«Назови причину, Оля. Что не понятно? Тебе еще раз в ухо проорать?».

— Ты устала?

То есть?

— Простите, не совсем поняла вопрос.

— Надоел?

— Я… — хмыкаю и улыбаюсь.

— Причина ведь должна быть. Вы, когда были у нас, производили впечатление состоявшейся и очень гармоничной пары. Я даже вспомнил маленькую и себя…

Только этого мне и не хватало! Для общего развития, так сказать.

— Мне нечего на это сказать, или дополнить то, что Алексей, по всей видимости, уже рассказал Вам.

— Сын ничего не сказал. Нам просто много лет, девочка, и мы с крохой не слепые, да, к тому же, имеем нехороший, чересчур печальный, опыт, неразрешимые проблемы недопонимания, глупые обиды, необоснованные подозрения, даже слишком ревностную ревность — все это есть в наших с Тоней личных делах. Не хотелось бы, чтобы сыновья повторяли пройденные родительские ошибки, а пока жизнь, по-моему, свидетельствует против моей семьи.

Он выходит за порог, степенно поворачивается и негромко говорит:

— До свидания, Оля. Пожалуйста, не забывай, что в этом городе у тебя есть друзья. Ты не одна, здесь есть поддержка и какое-никакое, но сильное уверенное плечо. Звони в любое время, когда понадоблюсь и просто, чтобы пообщаться, всегда буду рад слышать новости от тебя.

Он, как его отец, такой же порядочный и хороший — увы и ах, мне искренне жаль, что мы с ним больше не друзья.

Целую вечность еложу спиной и задницей по обратной стороне входной двери — пытаюсь осознать, представить сложившуюся ситуацию в целом:

«Зачем Смирнов пришел, зачем принес бумаги моего отца, зачем начал этот страшный никому ненужный разговор? Что он хотел сказать мне — что-то точно было, но так и не осмелился?».

Рассматриваю замыленным взглядом сумеречное помещение — глубокая осень и ранняя темнота. Дело движется к зиме. К долгой зиме в этом мерзком городе. Штормовой порывистый ветер, холодный острый дождь, морось, стойкий ноль по Цельсию и непролазная грязь — такая вот красавица-зима у нас.

Прогулочным шагом, размахивая руками, возвращаюсь на вылизанную кухню. Что делать с этой папкой? Обхожу «помеченное» старыми делами место, рассматриваю пластиковую оболочку, скрывающую мои пренеприятные жизненные обстоятельства. Сжечь все или в соответствующие органы передать? Что это со мной? К чему себя готовлю, на что подбиваю, кому хочу заявить и что-то несущественное доказать? Это месть, ненависть, непреодолимое желание, горе, гнев, смирение, торг, депрессия или случайно появившаяся жажда убивать? Что все это означает? Краем глаза замечаю во дворе приближающегося к своему автомобилю Смирнова. Присматриваюсь — отец, похоже, не торопится садиться внутрь, заводить машину и с моего двора выезжать. Он крутится вокруг, нет-нет и задирает вверх голову, отыскивая глазами, наверное, мое окно. Смирный, как дикий зверь, накручивает большие по диаметру круги вокруг автомобиля, такое впечатление, что он страшится в салон забраться и провернуть ключ зажигания. Там будет взрыв, мы сильно пострадаем или нас защитит броня?