Любовь хранит нас
Шрифт:
— У меня оценка «удовлетворительно» в академической справке стоит. По Вашему предмету! — перебиваю.
Она вдруг резко поворачивается, кресло сильно дергается, а откуда-то с боку выглядывает заплаканное не накрашенное женское лицо:
— Извини меня, — как будто умоляет, — Олечка, прости меня за все.
— Антонина Николаевна, у вас…
— Огромные проблемы, Оля. Две — вроде мало, но зато какие! Неразрешимые! Два сына и один дурной характер на каждого из них. Это очень тяжело. Я больше не тяну — возраст и жизненная усталость, а Смирный на себя и окружающий белый свет все время злится, как будто эта злость
Открывается водительская дверь и Максим Сергеевич вместе с собой впускает к нам свежий холодный воздух вперемешку с шумно выдыхаемым никотином.
Он усаживается на свое место, не произнося ни звука и не глядя на свою жену. Случайно замечаю, как Смирнова укладывает ему на ногу свою руку и несильно прижимает, словно мышечный тонус проверяет, где-то в районе его правого бедра:
— Оля, я о многом прошу?
— Простите, но что мне нужно делать? — суечусь взглядом, быстро перевожу его с глаз Смирнова в зеркале заднего вида на цепкие глаза его маленькой жены.
— У тебя ведь есть заграничный паспорт?
— Да, конечно.
— Документ в порядке, не просрочен?
— Вроде да.
Наш разговор напоминает тест на полиграфе. Все очень быстро — вопрос-ответ, отметка об успешном прохождении.
— Верни его домой, пожалуйста. О большем не прошу.
— Его?
— Алексея. Уехал к брату погостить и, — Смирнов ударяет ладонью по рулевому колесу, а машина плачет слабеньким сигналом своего клаксона, — загостился. Сука!
— Тут я точно не смогу вам помочь. У меня не хватит сил двухметрового мужчину загрузить в багажный отсек и доставить к вам, в указанное место назначения, отмеченное крестом на карте.
— Пожалуйста, — Смирнова начинает всхлипывать и плакать, — я тебя прошу. Оленька…
— Мы не очень хорошо с Алешей расстались. Поймите, пожалуйста, это просто невозможно. И потом, как это все будет выглядеть. Не думаю, что такое предприятие психологически и физически потяну.
Неосторожно замечаю, как дергается Смирный и как огромные руки медленно сжимают кожаную обмотку руля.
— Вы предлагаете мне что-то очень фантастическое, а я простая, слишком приземленная девица, к тому же давно разучившаяся мечтать, — усиленно подыскиваю для своего отказа оправдание. — Это как-то неправильно и, если честно, очень глупо. Вы просите о том, что я точно сделать не смогу! Как? Каким образом? Он не станет меня слушать и потом… Я не член семьи и на его решения никак не смогу повлиять.
— Ты там развеешься, отдохнешь от работы, сменишь обстановку. Финансово мы тебе поможем — за это не переживай.
Это еще за чем?
— Я не нуждаюсь, у меня все есть. Спасибо за щедрое, наверное, очень благородное, но точно несвоевременное, предложение! Увы, я вынуждена отказаться. Нет!
Мы резко замолкаем! Все втроем! Переглядываемся, словно эстафету глазами передаем, как будто в детские гляделочки играем. Я на отца Алеши, он, соответственно, зыркает на мать, она сквозь слезы молча еще раз просит меня об этом невыполнимом одолжении.
— А вдруг это судьба? — Смирнова спокойно произносит. — Вдруг он — твоя судьба?
Что это еще такое? Что за романтическая чушь?
— Максим, — слышу, как она тихо шепчет, — Максим, я умоляю тебя, пожалуйста…
Смирнов медленно вздыхает, с неохотой отворачивается от нас, смотрит в
— Оля, я очень прошу тебя.
Глава 19
Я его урою сейчас. Твою мать! Закопаю дебила — пусть мать простит меня, но младшенький — тот еще отмороженный ушлепок, хоть и с грандиозными мозгами. Плевать! Как он меня, сученыш, за эти месяцы достал. У Сержа, видимо, проблемы не только с засыпанием, но и с соблюдением элементарных правил проживания и приличия в общежитии. Он все же болен — социопат конченый. Какая-то электрическая музыкальная, сука, лесопилка долбит мои уши уже битых три часа — по кругу, туда-сюда, гоняет песню хрен его пойми о чем. Я слышу заунывное бурчание какого-то обкуренного отморозка с богатым детско-юношеским списком:
«Пожалей меня, мать, я не знаю, кто мой бать».
Что-что? Лениво переворачиваюсь на спину, подкатываю глаза и закрываю лицо руками — растираю рожу; громко, со свистящим звуком, быстро, мощно выдыхаю через рот:
— Я убью тебя, урод. Сам ведь напросился, грязная скотина.
Поворачиваю голову направо и всматриваюсь в светящееся табло электронных прикроватных часов — семь утра, декабрь, гребаный рабочий город, неугомонный младший братец и… Пустота!
Отталкиваюсь пятками, подпрыгиваю и спускаюсь нижней половиной тела со своей кровати. Усаживаюсь, ерзаю, разминаю пятую точку и одновременно с этим упираюсь локтями в колени. Пора, по-моему, отсюда куда глаза линять. Тут и правда можно мозгом нехило двинуться. Скукотища, стационарность, неспешное постоянство и однообразие, сытость и одновременно с этим какая-то задроченная гнусность — сучий город с потрохами и без грамма соли полностью высасывает меня, жрет и добавки просит. Трогаю одной рукой свой подбородок, расчесываю шею, раздираю скулы — брутальная трехдневная небритость, щетина острая и, конечно, темная — рабочий класс, неумытый Леша-бомж. Ну…
Заново? То же самое? Да что ж такое-то? Чтоб его! Он что, тварь, тупо издевается? Резко встаю, по-быстрому натягиваю джинсы, хватаю первую попавшуюся байковую рубашку и вываливаюсь в узкий коридор. Квартира для каких-то худосочных карликов, ей-богу. Я, конечно, не формат по габаритам, но задевать плечами стены и загибаться перед каждым входом-выходом из комнаты — вообще, господа, не комильфо.
— Серый! — ору, что есть мочи. — Се-е-е-рый, сука!
А он подкручивает громкость, добавляет сочный бас и начинает голосом кастрата подпевать. Заглядываю без стука в его комнату — полуголая девица на кровати с румяной яблочной жопой. Он что, ее ремнем всю ночь стегал? Задрот и конченая извращуга!
— Серега! Твою мать!
Импортная сука даже не пошевелилась, а младшенького братца в собственной светелке, похоже, след давно простыл.
Раз, два, три… Считаю про себя освоенные по направлению вниз ступеньки и вот он, мой рОдный брат, во всей красе. Раскачивается на стуле и нигде не прячется.
Сидит на кухне, по пояс голый, с поникшей сигаретой на губах и с чашкой великолепного английского чая. Спорно, конечно, про великолепие, но… Так у нас на Родине говорят!
Приближаюсь. Останавливаюсь. Да блядь! Не поднимается рука на брата. Он сидя спит, что ли?