Любовь нам все прощает

Иголкина Леля

— Нет!

— Я не спрашиваю твоего разрешения — тупо ставлю перед фактом. Думал, ей первой сказать, но ты, как истинный глава семьи, влез без очереди.

— Нет!

— Еще раз повторить?

— Решил характер показать? Так ты не утруждайся — мы с ним прекрасно тридцать лет знакомы.

— Ну вам же можно расписываться за других, я решил облегчить нам всем задачу. Уеду, я сказал…

Твою мать! Отец стремительно подскакивает и хватает меня за подбородок, зажимает рот ладонью и напирает всей массой, впечатывая

мое тело в противоположную стену — он здоровый и очень мощный черт, хоть и в несколько преклонном возрасте:

— Что произошло? Сергей! — шипит в лицо. — Ну! Быстро!

Ничего! Забрали Свята… Сука! Уже три долбанных дня… Три ночи… Семьдесят два часа…

— Серый, перестань! Смотри на меня и, сука, отвечай, когда ты так себя ведешь, значит, жди, «Смирненький», ох.ительного конца. Сын ловко взвел курок и даже, сволочь, не целясь, выстрел произвел. Я…

— Максим! — мать стоит в дверях с закрытыми глазами и с широко открытым ртом. — Я прошу тебя. Хватит, перестаньте оба!

— Кроха, выйди!

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… — с надеждой в голосе причитает.

— Тоня, оставь нас, нам нужно поговорить, — батя еще раз повторяет.

Приказывает? Просит? Умоляет? Хрен его поймет!

— Мам, я уезжаю, — выкручиваюсь и кричу ей через отцовское плечо. — Скоро полегчает! Всем-всем! Потерпи еще немного, потом отпустит и будет все хорошо!

Она в страдальческом жесте поднимает руки и зажимает голову, а потом стонет и на колени падает:

— Я так больше не могу. Не могу! Когда это все закончится? Когда? Сережа… За что? Что с тобой? Максим!

— Ты ни в чем не виновата, мама. Это я урод! Ты плохо воспитала…

Три дня назад… Три дня назад… М-м-м!

Прикрываю безобразные глаза…

Три дня назад… После того, как вы забрали пацана, в тот гадский вечер, я изнасиловал Женю.

Стоп!

Стоп!

Стоп!

Не так все было… Нет! Не так…

— Закрой рот, Сергей. Тоня, — батя рявкает на жену, — иди к девчонкам. Иди туда! Дай мне с сыном поговорить. Я прошу тебя…

Мать квохчет, опираясь на дверной косяк, по-старушечьи поднимается.

— Сынок…

— Все великолепно, мама. Не волнуйся. Отец никогда на нас руку не поднимал, да ему это и не нужно делать. У него Устав, он нас рапортами и дисциплинарными, как бомбардир, задавит.

Батя поворачивается ко мне и шепотом рычит:

— Заткнись. Не доводи ее. Ты совсем с катушек слетел? Что с тобой? А впрочем, — еще раз смотрит на жену, — когда она уйдет, я выбью правду из тебя — пора от принципов «не ударь-не накажи» отступить. Ты сильно заигрался, Серый, а я немного душу отведу…

— Не пугай.

— Просто предупреждаю, сынок, — обращение елейно добавляет. — Тоня! — а вот ей он отдает свой непререкаемый полковничий приказ. — Я ведь жду, давай-ка живо отсюда, кому сказал.

Мать,

закрывая лицо руками, выходит и шлепает к двери. Мы с отцом калечим друг друга яростными взглядами, молчим и тупо ждем, когда побитая блядской сытой жизнью старая кошка покинет этот райский «кошкин дом».

Дверь хлопает… Батя медленно, с оттяжкой, смакуя каждый поворот, расставляет по обеим сторонам от моей головы свои руки и, как робот с автомобильного конвейера, приближается к противоположной переносице своим лицом:

— Что у тебя случилось?

Не помню… Ничего не помню…

Перед глазами только ее губы! Вкусные, нежные, податливые, очень мягкие. Она так быстро отвечала мне, сама тянулась, пробовала, слегка лизала щеки, нёбо, немного с моим языком играла… Она ведь смеялась! Я ни хрена не помню, не помню, не помню…

Потому что снова выпил!

Чуть-чуть, для азарта или с долбаного горя… Вот я и поддал слегка! Да! Бывает у неангелов, иногда затмение и на демонов находит.

Ведь:

— У меня забрали сына, — грозным тоном бате напоминаю. — Уже забыл несостоявшегося пухленького внука, папа?

— Сережа, перестань.

Соплю и опускаю голову:

— Я к нему привык, отец. Пойми! Бля, как это вообще возможно? Уже даже состряпал ему временные документы, — усмехаюсь и поднимаю на батю влажный взгляд. — Прикинь, а? Смирнов Святослав Сергеевич, свидетельство о рождении — за отдельную плату без указания матери, идентификационный номер, свежий страховой, медицинский полис, — громко хмыкаю, — сука, с последним немного не успел. Вы влезли!

— Как? — таращит на меня глаза. — Серый, ты что творил?

— Заплатил — подумаешь, делов-то! Подмазал кое-где, дал подходящим людям взятку. Юрка мне еще помог в ЗАГСе…

— Этого нам только не хватало. У самого Шевцова проблем выше крыши, а тут еще ты с пацаном… Когда он все успевает? Пакостить и руку помощи таким засранцам подавать? Не понимаю, — отец дружелюбно ухмыляется. — Сереж, все не так уж страшно, малыш в хорошей семье, ты ведь можешь навещать его — отец, ну, настоящий, кровный, генетический, не против. Хороший парень, а вот мать, конечно, очень жаль… Бедная девчонка!

Она спрыгнула с моста и утопилась, видимо, послеродовая депрессия мозги ей все-таки поджарила…

— Я…

— Сергей, это еще не повод…

…У Женечки на шее есть неглубокий темный шрам или родимое пятно — не разобрался, если честно, и ни хрена не понял! Я очень жадно, со слюной, облизывал его, прикусывал, смаковал, выпивал ее, когда на кухне страстно, с игривой яростью, раздирал слишком тонкую одежду. Она упиралась худыми ручками в мои плечи и просила:

«Сережа, Сережа, перестань, нет, так не надо… — Они забрали сына! Сына! Сына! Ты понимаешь, а? Чика ты кубинская? Сука! Блядь! Красивая! Красивая! Идем в кровать! — Больно…».