Любовь нам все прощает

Иголкина Леля

Она опять стесняется? Опускает взгляд, прочесывает глазами диковинный напольный геометрический ковер, затем рассматривает камин и необычный журнальный столик, на цыпочках подходит к дивану, присаживается на корточки и невесомо прикасается к кистям покрывала:

— Я бы купила, Сережа, но моя зарплата не позволяет мне пока…

Ну да, ну да! И не позволит, глупенькая чика.

— Я так и знал, — выдыхаю и поворачиваюсь, намереваясь двигаться на кухню.

— Но я могла бы взять кредит и выплачивать тебе заявленную сумму по

частям.

Увы, чика! Мне нужна полная денежная компенсация. Время бешено идет вперед, а я усиленно штампую «завтраки» и выдаю одни ленивые обещания.

— Так не пойдет, — вздыхаю.

— Извини меня.

Она равняется со мной и головой кивает:

— Где кухня? Я готова помогать.

Готовить меня научило… Самостоятельное существование от мамы — в «безродительском» пространстве, так сказать! Когда ушел на вольные хлеба и стал жить один, своим собственным домом, то пришлось быстро проявить смекалку и настроить руки на что-то большее, чем подгорелая яичница, жареный до черноты картофан и бульон из адских желтых кубиков.

— Мужчина, умеющий готовить… М-м-м! — чика с широким бокалом красного вина тенью следует за мной по практически стадионному кухонному пространству. — Вот мой отец умеет только разделывать мясо и рыбу.

— Это немаловажно, Женя. Он охотник по природе, значит, добыл и освежевал.

— Освежевал?

— Разделал. Снял шкуру, например, выпотрошил убитого зверька.

— Господи, Сережа.

Отец водил нас с братом на охоту. Мы с Лехой что-то наподобие Маугли — умеем по три дня в лесочке выживать.

— Жень, можно не скромный вопрос?

Она застыла со стеклом возле своего рта.

— Это да? Или ты зависла? Ау? — улыбаюсь и махаю перед ее лицом ладонью.

— Что ты хочешь знать? — шепчет, опустив глаза.

— Вот ты же кубинка. Это не кличка, если что. По национальности…

— Наполовину, Сергей. Мой отец приехал с Кубы сюда к нам, по какому-то обмену, я об этом толком ничего не знаю…

— А как зовут твоего отца?

— Зачем тебе?

— Жень, — я по-утиному вытягиваю губы, — ей-богу, он шпион, что ли? Секрет, сверхтайна, а ты находишься под защитой государства?

— Я есть хочу, — отставляет свой бокал на стол и подходит к плите. По-хозяйски поднимает крышку, наклоняется и нюхает, от наслаждения прищуривает глаза.

— Нормально? Одобряешь?

— Да.

— Так как зовут твоего отца?

— Где мы будем ужинать?

Виляет стерва и не хочет отвечать. Выключаю газ, откладываю лопатку, небрежно отшвыриваю полотенце и надвигаюсь на слишком задирающую нос кубинку:

— Жень…

Кажется, до чики что-то нехорошее начинает доходить, а сама она намеревается сбежать.

— Сережа…

— Иди сюда.

— Я…

— Сюда иди, кому сказал.

Не дожидаясь третьего предупреждения, гордая, но весьма стеснительная, островитянка со свободной Кубы дает вполне себе нашего отечественного стрекача. Женя

мечется по залу, словно солнечный зайчик, не пищит, а глухо ноет, но, как ни странно, абсолютно не сдается и не позволяет мне себя поймать. Если честно, я особо-то и не пытаюсь, не трачу силы, коплю резерв для контрольного рывка. Мне очень нравится сейчас с ней, как с глупой мышкой, в догонялочки играть. Похоже, детка намыливается просочиться на более высокий ярус — весьма невыигрышное для меня, как акрофоба, положение, кубинка хочет мне поставить мат, поэтому делаю бросок и защелкиваю свой капкан, одновременно падая с «жирненькой» добычей на большой диван.

— Ай!

Женька лежит на мне и не шевелится. Жертвенная тактика — замри, чикуита, и мертвую изображай. Лев типа падалью не питается — откинет тушку! Ага! Разбежался! Сейчас-сейчас!

— Что такое? — дергаю девчонку.

— Ничего, — шепчет.

— Дрожишь-боишься, Женя?

— Нет.

— А что тогда?

— Пусти, пожалуйста.

— Один вопрос — один ответ. Как зовут твоего отца, Евгения? Хотел бы твое отчество знать!

Сопит, молчит и даже обмякает. Ну, ладно, хорошо! Своими ногами раздвигаю ее нижние конечности и фиксирую в распахнутом положении, как цыпленка табака. Дергается и рвано дышит…

— Жень, — прикусываю ушко.

— Франциско, — очень тихо произносит и осторожно ухом выползает из моего рта.

— Как?

Вздрагивает и долбится макушкой в подбородок:

— Пусти, пусти, пусти меня.

— Тшш, ты чего, а? Чего так завелась?

— Франциско, Франциско, Франциско, — выкрикивает. — Услышал, а?

— Довольно четко, — хмыкаю, — так ты, стало быть, Францисковна. Евгения Францисковна Рейес. Звучит-то как! А студенты отчество мудреное выговаривают? М?

— Я сейчас ударю тебя, — еще одна припадочная попытка.

— Не возбуждай.

И все! Как кто ее проклял! Чика замирает и немного расслабляется, а я, сученыш мерзкий, слегка наглею и опускаю одну руку к раскрытому нутру кубинки.

— М-м-м!

— Чего ты? Тихо, тихо…

— Ты сказал, что не будешь… Сережа.

Вот я благородный черт, но, по всей видимости, мягкотелый. Да нет, сука, я… Тупой урод! Быстро убираю нахальную клешню и ослабляю хватку.

— Есть пойдем? — спрашиваю.

— Да, — пытается подняться, упираясь сладким задом прямо мне в «туда, куда не надо». В возбужденный пах!

Прикрываю глаза и облизываю губы. Да уж! Задача с параметром, «Сережа» — как девочку не трогать, и успокоить незатыкающийся в ее присутствии клубничный леденец, и все это в абсолютно дикой обстановке, в лесу, на речке — в доморощенных джунглях-прериях. Когда два дня в курортном пансионате предлагал, об этом ты, вообще, подумал, боец?

— Перед камином?

— Что? — стоит с закинутыми за спину руками.

— Устроим пикничок?

— Где?

— Жень, ты что, резко отупела?

— А?