Любовь нам все прощает
Шрифт:
Хорошие дела!
— Предлагаю ужин перенести в неформальную обстановку. Вот, — рукой указываю на центр зала, — например, сюда.
Ничего не произносит, но два раза утвердительно кивает.
— Это значит «да»?
— Угу.
Накрываем стол-экспромт на двух спилах, а под наши задницы, в качестве табуретов, скидываем огромные диванные подушки.
— Приятного аппетита, — подливаю ей вино в бокал.
— А ты?
— Жень, я не пью.
Давно ли? Три… Четыре… Дня.
—
Боится, что я воспользуюсь ее возможным алкогольно-бессознательным состоянием. Я, конечно, «мягкотел и туповат», но не насильник и не извращенец.
— Жень, меня не интересует пьяное женское тело. Поэтому хоть чуть-чуть расслабься — ничего не будет. Я что, сильно напугал тебя?
Разглядывает меня исподлобья и отрицание головкой подгоняет.
— Ну вот! Дыши, ешь, смотри на огонь, на воду. Дождь пошел! Гроза…
— Да.
Замечательно! Теперь только односложные предложения.
— Тебе со мной неинтересно, Сергей?
С чего она это взяла?
— То есть?
— Тогда направь меня…
— Жень, я, если честно, не понимаю, о чем ты шепчешь.
— У меня есть тайна, — вдруг громко произносит, гордо задирая нос.
Отлично! Вечерок перестает быть томным! Так-с! Я даже, блядь, сильно потираю шаловливые ручонки.
— И?
— Я совсем не умею отдыхать, Сережа.
Что-что?
— Какая ж это тайна, Женя? Это, скорее, неправильный образ жизни.
Хотя, по правде говоря, кто я такой, чтобы ей официальные диагнозы предъявлять.
— Я нигде не была, — опускает взгляд.
— Ну, знаешь ли, — придвигаюсь к ней ближе, а она следит, — плохо слышно, Жень. Ничего такого. Нигде не была… Это что такое?
— Дом, работа, дом, работа…
Круто! И как она дальше думает с этим выживать?
— А летом, на каникулах?
Хотя что я спрашиваю! Ведь это лето мы провели с ней вынужденно вдвоем, выхаживая чужого пацана. Эх, Свят, Свят, Свят…
— У тебя телефон мигает, — подбородком указывает на световой значок вибрирующего аппарата.
— Потом посмотрю. Неважно.
— А вдруг…
Я подтягиваюсь к ней впритык, протягиваю руку и обнимаю за талию, прижимая ее бедро к себе.
— Жень…
— У-гу…
Боится, дергается, дрожит, трепещет… Утыкаюсь носом ей в макушку и несколько раз целую раскрывшийся пробор.
— Ты наелась?
— А что?
Нет! Не проходит женский ступор и не абы какой мандраж. Иду на приступ — буду деву расслаблять! Обхватываю теплый дергающийся подбородок и очень высоко задираю пьяненкое личико к себе.
— Хочу поцеловать? Возражения имеются? — облизываю свои губы.
Прикрывает глаза и из стороны в сторону мотает:
— Нет.
Пора, «Сережа»!
Твою мать! Верхняя — сочная вишневая! Всасываю очень бережно — боюсь наставить ей по неосторожности красно-синих пятаков. Она мычит и тихо стонет, а потом как будто с осторожностью, опаской, запускает свою руку в мои волосы. Ерошит шевелюру, пробует сжимать и слегка тянуть. Рычу — пугаю! Женька сразу же откатывается назад.
— Страшно? — отрываюсь и осоловевшим взглядом рассматриваю ее сощуренное от блаженства красивое лицо.
— Немного. Ты очень сильный…
— Перестань, — впиваюсь пальцами ей в тело и заставляю пересесть на пах ко мне. — Обхвати меня.
Она приподнимается, боится, видимо, острый сук сломать.
— Женя…
— У-гу, — краснеет и отставляет обе руки назад, упирается в пол и подтягивается на меня. — Так?
Еще как!
— Да, — одной рукой обхватываю за спину, а второй — за шею, и ни в чем себе больше не отказываю.
Целуемся долго, ярко, сочно, страстно… Очень вкусно! Похоже, чика, по поцелуям дока, хоть нигде, бедняжечка, и не была.
— У тебя телефон…
— Жень, он тебя смущает? — гуляю ртом уже по тонкой шее, ищу тот самый шрам, с которым в прошлый раз немного познакомился.
— Вдруг что-то срочное?
— У меня выходной, значит, чья-то срочность может подождать.
Сука! Я догадываюсь, кому так не сидится и не лежится. Позже, когда кубиночка уткнется носиком в подушку, я перезвоню.
— Идем спать? — освобождаю шею от темных локонов. — Что это за пятно?
— Где? — выкручивается и оглядывается назад. — Где? Где? Я что-то пролила?
— На шее, вот здесь, — губами прикасаюсь, плотоядно ухмыляясь.
Она отталкивает меня, а ручонкой пробует влажную от моих ласк шею:
— Я не знаю. А что там? Что там такое?
— Красиво очень, словно итальянский сапожок. Пятнышко родимое, — обвожу контур языком. — М-м-м… Ты как?
Чика упирается руками в плечи, пытается с моего тела соскочить:
— Хочу…
— Спать?
— Да, — внимательно смотрит мне в глаза, и еще раз повторяет, — хочу спать.
Да все ясно и понятно, чика! Могла бы по сто раз одно и то же мне не заряжать.
— Иди наверх, а я еще тут покручусь. Хорошо?
— Я могу помочь.
— Погрей постельку лучше. Не забудь носки надеть…
— Зачем?
— Чтобы ножками не околеть…
Чикуита! Чикуита!
Ненавижу, когда девицы свои сосульки закладывают мне между ног с коровьими глазами, с одной мычащей просьбой: