Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
— Пожалуйста, — искривляю губы.
— Ты скучала и изнывала от одиночества?
— Прошу, — парализовано двигаю раздувшимся языком.
— Искала вдохновения, лечила руку экстремальными ощущениями, и в то же время плодотворно спала со мной.
— Я удалю все. Обещаю…
— Ты должна была говорить со мной, Шевцова, — уткнувшись лбом мне в переносицу, прикрыв свои глаза, тихо и спокойно произносит. — Только со мной, Наташа. Мы не чужие… Некоторые, кстати, дамы тебе на это намекали, — отклоняется, с доброй улыбкой рассматривая мое лицо. — Надо было мудрых советов слушать.
—
Он перехватывает ультрабук, толкается и ерзает плечами, отталкивая меня. Мы боремся с ним на кровати, словно дети за последний кусочек мясного пирога.
— Гриша! Гриша, пожалуйста…
Велихов поднимает бук, держит технику на вытянутых руках и жестко сверлит меня взглядом.
— Успокойся! Тшш, я сказал. Не строй тут из себя непризнанного гения. Роман сырой, Наталья! Это мое мнение. Скучно, пресно и весьма поверхностно.
— Ты в этом, что ли, разбираешься? — сощуриваюсь.
— Не разбираюсь, но говорю, как обычный человек, как простой читатель, случайно завернувший на страницу начинающего автора. Роман сырой, потому что…
— М-м-м-м! — подскакиваю, выпрямляя ноги, суечусь в белье, высоко поднимая колени, и из-за этого сильно раскачиваю кровать. — Я так жалею, Господи, как я жалею… Дура! Все-таки я полная дура! Да подавись ты… — спрыгиваю на пол и босыми ногами шлепаю на выход. — Пошел ты, Велихов!
— Во-о-о-о-т, другое дело, Черепашонок! Экспрессия пошла!
— Я… — резко разворачиваюсь и с расставленными широко конечностями, растопыренными жертвенным крестом на распахнутом дверном проеме, в лицо расслабленному Велихову на кровати по-дьявольски смеюсь, — очень сожалею и уже почти ненавижу себя за то, что сделала. Вижу один-единственный выход…
— Ну-ну? — согнув в локтях, закидывает руки себе за голову.
— Перед читателями извинюсь, закрою личный кабинет и уничтожу наработанные материалы.
— А со мной ты согласовала этот благотворительный жест, слабачка?
— Что? — прищуриваюсь.
— На твое творение у меня есть почти что авторское право, Черепашка. Но, — устанавливает ультрабук у себя на животе, — мы можем по-семейному и с теплотой встретиться в суде, Шевцова. Иск подготовлю, за это не переживай. Буду представлять сразу две личины.
— Ты… Ты! — рычу. — Это серьезно, что ли?
— Естественно, Шевцова! Я буду защищать себя и сына.
— Господи! — закатываю глаза.
Да просто обалдеть! Шипя, разбрызгивая сопли, вылетаю из душной комнаты. Несколько мгновений, как загнанная, мечусь из угла в угол в огромном холле этажа. Как будто в первый раз, внимательно рассматриваю обстановку, а затем на цыпочках, размахивая вперед-назад руками, пробираюсь в детскую комнату, чтобы проверить состояние нашего сынка. Спит маленькая жизнь! Спит спокойно кроха и ни о чем не думает, ни про что не подозревает, и даже в ус не дует. Сытое пузико дает сигнал молчать! Малыш, раскинув маленькие конечности, с приоткрытом ротиком блаженно куняет в своей кроватке. Не знает сын, какую глупость сотворила его недоразвитая мать.
— Петя, — провожу ладонью по быстро вздымающейся и опадающей детской грудке, указательным пальцем трогаю пухленькую щечку,
Детская рация подозрительно молчит! Запоздало понимаю, что Велихов незримо с нами даже здесь. Он ведь все прекрасно слышит, находясь через несколько стен и комнатных пространств от детского помещения. Осторожно, стараясь не шуметь, беру аппарат и ладонью зажимаю сверхчувствительный микрофон.
— Шиш тебе! Ничего больше не узнаешь, гад, — сама с собой хихикаю.
— Наташ, заканчивай дурить! Я ведь здесь.
Велихов стоит в дверном проеме детской комнаты. Он улыбается и рассматривает нас.
— Гриша! — шепчу и убираю руку с детского динамика. — От тебя не скрыться, Велихов? Мы хотели бы с ребенком побыть вдвоем. Зачем ты нам…
— Иди ко мне, милая, и не мешай Петру. Идем на кухню, там в спокойной обстановке выпьем чай-кофе-горячее молочко и обсудим финал истории, Шевцова, — рукой делает заманивающий жест и по-доброму подмигивает, — идем, красивая! Судя по звенящему потоку сообщений, дамы ждут! Тебя ведь разорвут, если ты не склеишь судьбы, Ната!
Ну какой же… Какой же… Наглый и бесцеремонный… Балбес!!! Уже и в личные сообщения пролез?
«Раз Вы такая умная, то дайте девочке дельный совет. Только разумный и действительно чего-то стоящий, а не выплески Вашего негатива с пожеланием все бросить, перечеркнуть и заново податься в поиски. Зачем хвалиться огромным опытом отношений с мужчинами и бесконечно оскорблять главную героиню? Выскажите адекватное мнение и предложите мудрое решение! Девочки, давно здесь не была. Привет-привет!».
— Хочешь, я дам совет? — стоя ко мне спиной, уперевшись раскрытыми ладонями в столешницу рабочей поверхности, с низко опущенной головой и глазами, очевидно следящими за тонкой коричневой струйкой, извергаемой навороченным кофейным аппаратом, Гриша негромко произносит. — Позволишь? Или так — захочешь слушать и прислушиваться?
— Какой? — с прикрытыми глазами смиренно произношу.
— Пиши историю так, как ее видишь ты, и действительно в «прямом эфире».
Прижимаю плечи к ушам и как-то странно зябну. Передергивая телом, говорю:
— Я не понимаю…
— Что было между этим ребятами, между Мишей и Сашей, в самом начале? — поворачивается ко мне, кивает подбородком в мою сторону, а затем поджав его к груди, указывает на себя. — Как они друг друга воспринимали тогда? А самое главное, как они воспринимают друг друга сейчас?
— Ты…
— Читатели любят искренность, Наташа. Люди не стремятся быть обманутыми. Это противоестественно! Всех однозначно интересует только правда, как бы горька она ни была. И это откровенная, даже наглая, ложь, когда говорят о том, что «я не желаю знать», «оставь воздушную недосказанность» или «я сам додумаю финал». Здесь, как в суде, Шевцова! А ты под присягой, милая! Поэтому не стоит начинать, если заранее не предусмотрела искренний, не всегда, возможно, счастливый финал. Подчеркиваю, правдивый или, если тебе угодно, правдоподобный.