Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
встретиться с мачехой. К тому же мачеха вряд ли позволит Хведьке в такое
время пойти куда-нибудь. А если и разрешит, то станет допрашивать, узнает
от Хведьки обо всем. Этого Ганна боялась больше всего. Все, что было у
Ганны с Василем, их ночные свидания у изгороди, мыслимечты и мысли-тревоги
– все стыдливо, бережно носила она в себе, как дорогую, чистую тайну. Об
этом не должен был знать никто, тем более мачеха. То, что произошло днем,
когда
осторожнее.
Воспоминание о последнем, злом Василевом взгляде снова погасило огонек
в сердце, вернуло ей горечь непережитой обиды. С обидой этой и с тяжелой,
полной недоброго предчувствия тревогой пошла она к Хадоське.
На окнах Хадоськиной хаты играли глянцевитые отсветы огня, пылавшего в
печи. Ганна прижалась лицом к стеклу, стараясь увидеть подругу, окликнула:
– Хадоська!
На ее оклик от печи надвинулась тень, послышался голос матери:
– Нет ее... Кто это? Ганна?
– Ага, я... А где она?
– Кто ее знает! Гулять куда-то подалась...
Искать Хадоську в веселых девичьих стайках, которые там и тут гомонили,
смеялись на завалинках, на колодах вдоль изгородей, Ганне не хотелось, - в
последние дни они с Василем редко появлялись среди девчат и парней, и ее
приходу наверняка все очень удивятся. Начнут шептаться между собой,
говорить о Василе. Если же он не вернулся, злые языки беспощадно осудят:
не успели хлопца увести из деревни, как она уже другого ищет!
Ну и пусть говорят что хотят, человеку рта не закроешь, если язык
чешется. Только разве ей обязательно слушать всех, мало ли что кому придет
в голову? Неужели ей так и сохнуть одной, томиться неизвестностью, гадать
по звездам, что там с Василем? Одной быть в тревоге о нем, с
обидойпозором, которых не забыть, не заглушить? Что же, если говорить
правду, то она идет не к парню какому-то, которые ей теперь просто
ненавистны, а к подруге своей. Сразу же, как найдет Хадоську, она позовет
ее, и обе уйдут от девчат, - тогда можно будет и узнать обо всем, что
беспокоит...
Парни и девушки гомонили в темноте совсем недалеко, на бревнах,
сложенных перед Грибковой хатой. Ганна сказала "добрый вечер" и
подчеркнуто равнодушно, как бы заранее предупреждая ненужные разговоры, с
таким видом, будто зашла не -без дела, будто спешит, озабоченно спросила:
– Хадоськи тут нет?
В Куренях было несколько девчат Хадосий, но Хадоськой звали одну. Ее
будто выделяли изо всех этим милым, ласковым именем.
Вместо ответа Хадоська
– Ой, Ганнуля! Иди сюда!
– Иди ты! Что-то скажу тебе!..
– Так ты тут скажи, тихонько! Иди!
Кто-то из девушек крикнул доброжелательно:
– Посиди! Не брезгуй компанией!..
– Вот сказала: разве я когда брезговала!..
– Ну, так посиди с нами!..
– Времени нет...
– неуверенно сказала Ганна.
– Матка ждет...
Один из парней лукаво засмеялся:
– Всех нас матки ждут!
Девушки захохотали. Под этот веселый смех Ганна подошла к Хадоське,
села рядом.
2
Девушки и парни, которые минуту назад видели и слушали одну ее, теперь
сразу как бы забыли о ней, заговорили каждый о своем. Ганна, почувствовав,
что за ней никто не следит, уже хотела прижаться к подруге, спросить о
том, что ее беспокоило, как вдруг Хадоська горячо обняла ее, обожгла
словами, полными безграничного сочувствия и жалости - Бедная... Бедная ты
моя Ганнулечка... Несчастная...
"Значит, нет, не вернулся Василь", - догадалась Ганна и вдруг снова
вспомнила, как он шел по улице, не глядя ни на кого, какой-то дикий,
злобно месил ногами грязь... Вспомнила Шабету с конем на поводу, лица
людей, которые всё видели - Василев и ее позор. Снова ожили в ней досада и
жалость, стыд и боль, замутили белый свет... Почему все так переплелось?
– Забрали его?
– словно не поверив, тихо спросила Хадоську.
– Повезли! В Юровичи, говорят...
Ганна ни о чем больше не спрашивала, ничего не говорила. Ей не хотелось
ни о чем думать - все было такое непонятное, путаное. Долгое время она не
замечала ничего вокруг, не слышала окружающих. Будто сквозь туман дошли до
нее, печальной, угнетенной, слова, которые чем-то задели внимание,
заставили прислушаться.
– И теперь дрожу, как вспомню...
– донеслось до Ганны. Она невесело
стала следить за рассказом.
– Батько сам едет ни живой ни мертвый...
Крестится... Сжал рот... губами не шевельнет... чтобы тот, не дай боже, не
узнал, что отец молится... не разозлился...
– О чем это она?
– не поняла Ганна.
– Колдуна встретили, - тихонько прошептала Хадоська, беспокойно
оглянулась в темноту, словно боялась, что их подслушивают. Она
перекрестилась.
– Не дай бог, услышит!
Ганна поняла ее страх, - она знала, что колдуны не любят, когда их так
зовут, мстят за это. Колдуны хотят, чтобы их звали чародеями.