Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
подступили к горлу...
Нема его и не буде,
Поехал в Одессу ..
"Поехал... Повели в Юровичи..." - Ганна в наплыве печали умолкла, сжала
губы, слушала так, словно это была и не песня, давняя, чужая, а ее тоска,
ее горе. Когда она с отчаянием присоединилась ко всем, то казалось, что
она не поет, как прежде, как все, а будто думает вслух, говорит с собой.
Плачьте, очи, плачьте, кари, -
Така ваша доля.
Полюбила
При месяце стоя...
В этот момент перед толпой девушек и парней появилось несколько темных
фигур и разудалый, не в меру веселый голос ворвался в песню, перебил ее:
– Кто тут кого полюбил?
"Корч приперся", - узнала Ганна и вдруг услышала, как взволнованно
затрепетало прижавшееся к ней плечо Хадоськи.
– Евхим!
– счастливая, прошептала Хадоська.
Второй парень поздоровался спокойно, вежливо, и Ганна узнала брата
Евхима - Степана, учившегося в юровичской школе.
Степан скромно присел на бревно, а Евхим, склонившись, стал
всматриваться в лица девчат. Пощекотал одну, шутливо, звонко чмокнул,
будто целуя, перед второй, обошел, осмотрел всех, кто сидел тут,
остановился перед Хадоськой.
– А, Ходюля! Коноплянка!
– воскликнул он весело, насмехаясь над ее
лицом, усыпанным веснушками.
– Какая есть!
– нарочито строго ответила Хадоська, млея от ожидания.
Евхим уверенно обнял ее за плечи и тогда заметил рядом Ганну. Он
выпустил Хадоську, сказал сдержанно:
– А, и Чернушка тут! Пришла!
– Может, разрешения спросить надо было?
– Спрашивать нечего, места хватает! Не тесно!.. Только что-то давно
тебя не было видно?
– А тебя что, беспокоило это?
– По правде сказать, не очень.
– Он захохотал.
Ганна, которую задел этот, казалось, недобрый хохот, заметила, что
девушки и хлопцы притихли, прислушиваются к их разговору. Евхим всюду
привлекал внимание: парень был видный, норовистый, уважали и вместе с тем
побаивались его - мало кто из девушек осмеливался возражать ему. Все
знали, что и у Ганны - характер, не уступит. Молчали, ждали, что будет
дальше.
– А я тебя - так с утра до вечера высматривала!
– мягко, со скрытой
иронией, сказала Ганна.
– Ну? Вот не знал!
– в тон ей ответил Евхим.
– Жалко! Очень нужен был!..
– Да ну? Зачем?
– Воробьи наседали на жито, напасти на них нет. Пугать некому было!
– А Дятлик разве не мог?
– поддел Евхим.
– Не боялись его. Чуб не такой!
Кто-то из девчат приглушил смех. Доняла-таки Ганна!
чуб был его мужской красой. И вот над красой этой - такая насмешка!
Евхим на миг словно онемел от оскорбления. Все ждали, что он разразится
злой бранью, ударит Ганну, но парень даже не шевельнулся.
– Времени, видно, у Дятлика не было, - сказал он как можно спокойнее.
–
Он ведь все по ночам... То с девкой, то - еще с кем-нибудь!
Тут уж Ганна не сразу нашлась что ответить.
– Еще неизвестно, с кем ты!
– услышали все угрожающее.
– Я - с такими, как он, не знаюсь. Я - с людьми.
– Люди разные бывают!..
– По загуменьям не хожу!
Евхим сказал последние слова так, что все почувствовали:
ему наскучил этот нудный, пустой разговор. Он снова весело облапил
Хадоську.
– Коноплянка! Мягкая ты, как Еселева булка!
– Евхим захохотал.
– Скажешь тоже...
– довольная, возразила Хадоська.
– Могу и еще сказать! Хочешь - скажу?
– А что?
– Пойдем ко мне в амбар!
– Чего это? Сказал!
– Просо толочь!
Парни засмеялись. Хадоська попробовала вырваться, но Евхим не отпустил
ее, с ласковым укором молвил, что не надо быть такой гордой. И пошутить
нельзя, - он же и не думал обижать ее, просто язык от скуки почесать
хотелось.
Слушая его ласковый, льстивый шепот, Хадоська перестала вырываться,
покорно склонила голову.
– Страх как не люблю, когда вы... языки чешете...
– тихо промолвила
она.
– Охота вам... паскудство всякое... болтать.
– Очень уж обидчивая ты...
– Какая есть!..
Хадоська сняла его руку с плеча, но мягко, только для приличия.Танна
чувствовала, что Хадоська уже успокоилась, опять сияет счастьем. Невольно
с удивлением, с неприязнью подумала: что она, добрая, ласковая Коноплянка,
нашла в этом Корче - аж млеет, когда он сидит рядом! В нем же ничего
привлекательного, разве только богатство, отцом нажитое, сапоги хромовые
со скрипом да чуб! В этот вечер, после спора с Евхимом, его красота,
уверенность в себе, ловкость казались Ганне противными.
Посидев еще немного, столько, чтобы злые языки не сказали, что она
уступила, сбежала от Евхима, Ганна встала.
Вспомнила, что говорила, когда пришла, спокойно сказала Хадоське:
– Видно, уж завтра поговорим. Я приду вечером...
– Ага. Приходи, Ганнуля...