Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
деликатные папиросы-трубочки, пускал ноздрями, будто выписанные, изящные
колечки дыма, слушал других, вмешивался со своими суждениями, советами.
Тем, как он слушал других - прищурив глаза, с покровительственной
усмешечкой, когда говорил поучительно, тоном старшего, мудрого, он как бы
показывал, что понимает и в этом достаточно, очень даже может быть -
больше других. Он так держался, будто был здесь не гостем, которого никто
не просил,
Миканора. Миканор, которого не однажды Рудой дополнял, а как-то взялся
даже поправлять, вскипел:
– Дядько, чего вы суетесь всюду! Куда вас не просят!
Без вас разберемся! Пришли, дак сидите тихо - ясно?
– Ты чего кидаешься?
– не хотел ронять достоинства Андрей.
– Ежели
советуют, так сказать, благодарить надо.
Что помогают разумным словом. А не рычать!
– Я не рычу! Я предупреждаю, чтоб не разводили тут свою агитацию и чтоб
не подрывали авторитет! Ясно?
– Я только хотел помочь! Чтоб авторитет был, следовательно, больший!
–
Рудой встал, не скрывая, а даже нарочито показывая, что его неблагодарно
оскорбили: за его же доброе! С достоинством заявил: - Я думал уже, так
сказать, присоединиться. Собрался уже написать прошение. Ну, а раз ты так
кидаешься, то, следовательно, подожду.
Он не спеша пошел к двери, стукнул дверью. На другой день он
подкараулил Миканора около Хведорова амбара, поздоровался с тем
великодушием, которое показывало, что хоть и виноват Миканор перед ним, он
готов забыть обиду.
– Я напишу прошение, - сказал так, будто хотел успокоить Миканора.
–
Только чтоб мне, следовательно, интеллигентную работу. Чтоб бухгалтером,
например. Или кладовщиком...
– Сразу вы, дядько, выгоду ищете, - упрекнул Миканор.
– Ето выгода наперво, так сказать, колхозу, - поправил Миканора Рудой.
– Потом уже мне...
– Добавил поучительно: - Надо ценить грамоту! И
использовать грамотного как кадрового специалиста!..
Миканор примирительно сказал, чтоб подавал заявление, пообещал подумать
о просьбе...
3
Все в Куренях заметили: колхозники очень держались друг друга. Недавно,
казалось бы, чужие, теперь вместе были в гумнах, на работе, вместе -
вечерами. "Как свояки", - удивлялись люди. Колхозники будто устанавливали
свое родство, отличающееся от того давнего, извечного, что всегда и всюду
почитали люди.
И еще заметили в Куренях: колхозники словно гордились собой, своей
решительностью и умом. Смотрели на других, будто на темное стадо,
ничего не видит и не понимает.
И не только от Миканора, - такое можно было слышать и от Хведора, и от
Зайчика. Зайчик, тот нарочито потешался, поддевал, лишь бы поспорить, лишь
бы посмеяться над куреневской слепотой да скаредностью.
У тех, что не шли в колхоз, была своя убежденность и, значит, свои
соображения, свои ответы, в которых было тоже немало насмешки. Так что
Зайчику давали бой, и бой этот Зайчику не просто было выиграть. Можно
сказать, что бой этот никогда не кончался чьей-либо победой; и одни и
другие бойцы расходились, не поддавшись, со своими убеждениями. Ему, этому
бою, можно сказать, не было конца.
Миканорова хата была в этом сражении своего рода штабом, от которого во
многом зависит, чем кончится теперешний наиважнейший в истории Куреней
бой. Все в Куренях с волнением смотрели на окна, что красновато светились,
для одних - тревогою, угрозою, для других - надеждою, обещанием добрых
перемен Все старались выведать, что там делается, в этой неспокойной хате,
чего там ждут, что готовят...
В Миканорову хату раньше, чем во все другие, приходили важные для
колхоза, а значит, так или иначе и для всех Куреней новости. Новости эти
приходили обычно с Миканором: он распрягал на Хонином дворе коня, усталый,
запыленный входил в хату, где кроме матери и отца встречал обычно и многих
из своей новой семьи. Это он, хлебая борщ, под невеселым взглядом Даметихи
доложил, что молотилку, на которую надеялись, не дадут и надо, не секрет,
полагаться пока на свое, на цепы. Сюда сразу привез он, довольный, с
гордостью, три мешка отборных, сортовых семян жита и ячменя, доставленных
в Юровичи из-под Гомеля, из специального совхоза. Миканор разрешил
развязать мешки, посмотреть, какие они, эти семена, что словно таили в
себе заманчивое чудо будущего лета.
Среди забот, которыми жили собиравшиеся в Миканоровой хате, наиболее
важными были заботы о земле, о великом переделе, - его что ни вечер
вспоминали, что ни вечер
обсуждали. Передела этого ждали особенно, в рассуждениях неизменно
чувствовалась тревога - как бы, чего доброго, не запоздали с ним: самая
пора пахать под озимые. Однажды заговорили, что некоторые, хоть и знают,
что должен быть передел, собираются пахать свои полосы, хотят пахать свои
полосы и у цагельни. Хведор Хромой сказал, что и Вроде Игнат собирается