Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
Еще от сарая увидел: у гумна целая толпа. "Вот жизнь настала: куда ни
пойдешь, всюду - очередь, - подумал, почувствовав охоту посмеяться.
– Если
б деньги брать за глазенье, дак разбогатеть можно было бы!" Он легко,
сильно пошел травяной, уже пожелтевшей дорожкой, с тем азартом, озорством,
с которыми выходит бороться ловкий, уверенный в себе парень перед
товарищами и девушками, перед всем селом. Когда заметил, что его увидели,
следят,
– Народу, - оглянулся, будто удивился, - как на свадьбе!
Заметил близко Андрея Рудого, Сороку, Грибка, Зайчика.
Почти все колхозники стояли здесь - не пошли работать.
– Заскучали, должно быть, - поддержал Хоня.
– Веселого давно не видели!
– Увидят сегодня!
– шмыгнул носом Алеша.
– Ну, дак что ж: если уж такая охота - покажем, может?
– Миканор повел
глазами на Хоню, на Алешу, на Зайчика.
– А можно и показать, - захохотал Хоня.
– Мы - не гордые!..
Миканор вынес из гумна заранее подготовленную лестницу. Приставил к
стрехе, на самый угол гумна, проверил, хорошо ли стоит, ступил на
перекладину. Хоня и Алеша сами взялись поддерживать лестницу. С верхней
перекладины уцепился пальцами за клок соломы, поросшей зелеными струпьями
мха. Почерневшая, истлевшая сверху, солома крошилась - он старался
запустить пальцы поглубже. Цепляясь руками, упираясь ребром ступней в
солому, стараясь не поскользнуться, почти на четвереньках, ловко побежал
вверх.
Он бежал по излому крыши, по самому хребту, чтоб не так круто было -
бежал с неожиданно появившимся мальчишеским проворством, все время
радостно помнил: снизу глядят люди. Не думал никогда, что пригодится
давняя наука лазить по крышам: моментально достиг самого верха, сдерживая
частое дыхание, остановился. Стоя на коленях, выпрямился - внутри что-то
радостно и жутко дрожало. Знакомое - забытое.
– Может, передумал?!
– крикнула снизу какая-то женщина, кажется Сорока.
– Слазь!
– позвал кто-то из мужчин.
Другой подхватил:
– Пока не поздно!
Он шевельнулся, глянул вниз: оттуда смотрели, ждали, - подумал с
мальчишеским озорством: "Глядите, привыкайте!
Еще не раз глядеть придется!"
– Берегись!
– Миканор отвязал, рванул сивую березовую жердь. Она не
сразу поддалась, будто вросла в стреху, - он рванул сильнее, оторвал;
стараясь не потерять равновесия, уцепился другой рукой за крышу, изо всех
сил толкнул.
Жердь непослушно качнулась и переломилась у самой Миканоровой руки;
перевернулась раза два, подвинулась наискось немного и застряла над краем
крыши.
– Ага, не хочет!..
Миканор скинул другую жердь, ухватил еще одну, но та была старее,
струхлявела совсем, - сломалась, едва Миканор попробовал оторвать от мха.
Миканор швырнул вниз только конец ее. Оторвав жерди, Миканор решительно
рванул чуб ободранной ветром, иссеченной дождем соломы на самом верху.
Снаружи черная, она под низом была бурорыжей, исходила давней пылью,
затхлой прелью. Дожди прибили ее, спрессовали, она отдиралась неохотно,
неподатливо.
Миканор выдирал ее горсть за горстью, ожесточенно отбрасывал в сторону
– часть ее летела вниз, часть застревала на крыше, отдельные космы с
радостью подхватывал, уносил ветер.
Чем больше отрывал Миканор, тем будто злее бросал солому. Скоро из
рыжей соломенной плеши вылупился желтоватый волдырь, начал расти,
обнажился горбом стропил.
Показались первые, верхние латы, гумно будто оголило ребра.
– Не бросай так, связывай!
– услышал Миканор отцовское, догадался: отец
советует связывать солому. Чтоб использовать потом, накрывая конюшню.
Миканор попробовал связать: солома была такая истлевшая, что ломалась и
крошилась, чуть попробовал скрутить свясло.
– Из нее уже и навоза путного не будет!
– засмеялся Хоня, берясь
помогать Миканору.
Миканор бросил несвязанный сноп, крикнул отцу:
– Отжила уже ваша солома, тато!
Теперь на крыше усердствовали втроем: Хоня, Миканор и Алеша. Солому
сбрасывали прямо на ток, работать было легко и удобно, все трое будто
похвалялись ухваткой друг перед другом. Замшелая, в зеленых струпьях крыша
на глазах все оседала, обнажала желтые, запыленные стропила, опутанные
паутиной жерди. Вертелись вблизи, прыгали по жердям, вопили воробьи -
бедовали о разоренных гнездах.
Одну за другой приходилось разрушать серые, старательно склеенные
ласточкины хатки; не только Алеша, очень чувствительный к птичьему роду,
ко всему беззащитному, ной Хоня приостанавливался, обнаружив жилье
ласточки. Один Миканор действовал твердо; попрекнул даже: война без жертв
не бывает...
Внизу почти все время толпились. Одни уходили, насмотревшись; другие
подходили. Нехорошо, злобно поглядывал Вроде Игнат, ушел, не глядя ни на
кого. Горевала Кулина Чернушкова- надо ж так изничтожить свое; до чего ж
дошли некоторые. Чернушка появился позже; спокойно покурил с Даметиком,