Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
инстинктом. Интуицией, мужицким звериным нюхом.
– Нюх, как известно из
зоологии, у низших развит не хуже, чем у высокоорганизованных. Даже
лучше.. .
Под шуршание колес в песчаных колеях, тихо покачиваясь вместе с
бричкой, Зубрич размышлял. После недавнего возбуждения, после недоброго
расставанья на душе было неспокойно, мысли неотвязно преследовали,
цеплялись одна за другую, бередили. Да он и не отмахивался от них: от
недавней встречи осталось
слышанное; ответить как-то на чувства, вызванные встречей. Он потянул
вожжи, попридержал коня, чтоб свободнее было думать.
Быть недовольным ему, думал он о Евхиме, есть все основания. Если берут
за горло, немногие умеют оставаться довольными. И не натурально ли, что
особенно зло берет на того, кто мог бы помочь, даже обязан помочь, а не
помогает.
И не обещает помочь. Открыто, можно сказать, цинично признается в своем
бессилии. Так что реакцию, если смотреть трезво, нельзя не признать
нормальной. И вполне натурально, что это пустяковое объяснение: такая
ситуация - не мог, - не удовлетворила. Слабости нет оправдания. Слабость
всегда неправа. Потому, что она ничего не может.. . И все же,
рассудительно поддержал себя Зубрич, он не ошибся, что полностью открыл
карты. Нравится или не нравится, а пилюлю надо было преподнести, хоть она
и горькая. Это было необходимо. Признаться открыто следовало хотя бы для
того, чтоб не было подозрения: не помогли просто потому, что не хотели,
или - не очень хотели.
Тут критические рассуждения от частного случая перешли к широким
рассуждениям о его положении в целом; рассуждения, которые возникали уже
не однажды и вот ожили снова, пошли привычным уже путем. Что он мог еще
сказать: положение его, мягко говоря, мало завидное. И беда, безусловно,
не только в том, что приходится сидеть здесь, в этой яме, в провинции,
среди никчемных существ, которых и людьми можно назвать толька условно.
Беда не только в том, что он, если мерить меркой элементарных требований
цивилизованного человека, фактически прозябает, гибнет, как в изгнании.
Беда в том, что эта жертва его, медленное гниение в этой яме, если
посмотреть открыто, бессмысленна... Что он сделал, прозябая здесь? Что он
может сделать? Он, готовый на любую жертву для дела, не бездарный, далеко
не заурядный по своим качествам, даже - если не прибедняться, если
объективно оценить - выдающийся деятель! Деятель с выдающимися
способностями! Что он мог сделать, если вокруг такое ничтожество, которое
и знать не может, что такое высокие идеалы! Если одни слепо служат
детской, мертвой
выслужиться, поживиться, а другие копаются в грязи, как свиньи, и, как
свиньи, не видят дальше своего рыла... "Опора, хозяйственные мужики!" -
хмыкнул он ехидно. Большевики на весь мир объявили, куда направляют колесо
истории. Колесо уже вот-вот накатится, раздавит и их мужицкие гнезда и их
самих, как слизняков, а они копаются в земле! Видеть не хотят дальше рыла!
"А может, не раздавит, может, оно не тяжелое, не железное? Может, объедет?
Если не всех, меня одного!.. Кого-то ж объехать должно!.."
Слепота! Идиотская, скотская слепота, которая и раньше губила все! И
теперь губит и будет губить! С которой невозможно бороться!
До чего же силен этот животный инстинкт самосохранения! Вот и этот, что
ушел недовольный, - требует, судит самоуверенно, даже с пренебрежением; а
сам сидит в затишье, за болотами, за лесами, и об одном только думает:
чтоб пересидеть, чтоб напасть прошла мимо него! В колхоз уже готов,
чтоб как-нибудь уцелеть! И это один из самых боевых! Из тех, на которых,
казалось, можно было надежно положиться!.. "Нет, нет, - трезво сдержал он
себя, - этот боевой. Надо быть справедливым! Если бы таких была сотня -
можно было бы уверенно чувствовать себя в надлежащих условиях. Можно было
бы чувствовать себя хозяином положения. Но таких - единицы!" Сколько он
выявил за все годы таких, на кого он может в подходящей ситуации надежно
положиться? Даже в той маленькой группке - из каких-то полутора десятков
человек более преданных - он не во всех может быть полностью уверен; не
может быть уверен, что тот или другой не смоется в кусты, не предаст при
первых же ответных выстрелах, при первой опасности. Однако, если и
допустить, что все из этой горстки не подведут, - что они смогут сделать,
при всей их смелости, среди ничтожного, трусливого стада
получеловеков-полуобезьян! Что они сделают, что сделает - при такой
ситуации - он, со всеми его способностями и энергией, если против них
движется целый ледниковый вал? Если против них и большевистские обещания
доверчивым, и угрозы, и железные решетки - непослушным? Непростая
сложилась ситуация, и выходит, какие-то ничтожества - Башлыков, Апейка,
Харчев - будто сильнее его. Он должен гнуться перед ними, ползать, как
щенок, льстиво вилять хвостом, свидетельствовать свою любовь, преданность
им, большевистскому делу! Ползать и ежеминутно оглядываться, как бы не