Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
заметили, что он время от времени показывает зубы, точит их. Тревожиться,
как бы вдруг не выскользнуло на поверхность старательно запрятанное
когда-то, засыпанное пылью годов...
Он - это признал бы всякий объективный наблюдатель - имеет кое-какие
успехи в искусстве маскировки. Потом - в лучшие времена, в каком-нибудь
министерском кабинете - можно будет, посмеиваясь, рассказывать, как он
втерся в доверие даже к высокобдительному и принципиальному
райкома товарищу Башлыкову. Можно колоритно рассказать, как страстно
защищал товарища секретаря на партийной чистке; как - это особенно
пикантно будет - бдительный и принципиальный товарищ Башлыков сам оказал
высокое доверие - предложил, как преданному советской власти гражданину,
вступить в большевистскую партию!.. Предложил, - не впервые на чело
заведующего райзо легла озабоченность, которая появилась в связи с этим
предложением. Он тогда поблагодарил товарища секретаря, сказал, что быть
партийцем считает для себя большой честью, обещал готовиться.
С того дня, сколько ни думал, не мог преодолеть постоянного,
противоречивого беспокойства; и теперь оно привычно, будто в насмешку,
овладело им: и хотелось не упустить такую возможность, такую удачную
возможность, что прямо сама шла в руки, и вместе с тем останавливало,
трезво тянуло назад опасение, напоминало, что влезть в партию - это не
только затесаться в руководящую элиту, приобрести новые возможности, но и
подвергнуться самому новым проверкам и чисткам. Это последнее, прямо
сказать, ненужная роскошь для человека с его родословной, со скрытыми
эсеровскими грехами, которых было достаточно, чтобы в худшем варианте
изменчивой жизненной судьбы стать к стенке перед дулами большевистских
винтовок...
Бывший недоученный студентик, легкомысленный, уверенный в себе
прапорщик, доверчивый, самонадеянный керенец, потом верой и правдой
подпольный эсеровский деятель, неразумно влипший в безнадежную авантюру, в
восстание, которое не могло не провалиться, - будто нарочно, как мог,
постарался испортить на будущее свою биографию. Хорошо еще, что хватило
ума участвовать в восстании с чужими документами, под чужой фамилией. Это
счастье, что о бурной молодости в теплом степном городке, откуда
отправлялся в дорогу и куда посылали запросы, проверяя как совслужащего,
ничего не знали о наиболее "интересных" страницах его биографии. Оттуда
ограничивались сведениями о происхождении, о родителях. Происхождение,
разумеется, не из тех, которыми гордятся теперь, но и не из таких, что
закрывают дорогу в жизнь. Мать - учительница, отец - скрипач в
местного театра; неудачник, мечтавший о лаврах Глинки и еле-еле
державшийся в бездарном оркестре. Самое опасное, конечно, заключалось в
том, что незадачливому эсерчику захотелось потом разыскать своих:
прыткому, полному жизненных сил и жажды деятельности, не сиделось в
спасительной, но в нудной тишине. Друзья помогли, перетянули из одной ямы
в другую, только что - с должностью, в оживленном белорусском краю. Друзей
этих - знающих все - немного, единицы, но они все-таки есть; двое даже в
кабинетиках, окна которых украшают железные решетки. И без того ходишь по
жизни как циркач по проволоке, того и гляди, что сорвешься, полетишь
головой вниз. Трезвый рассудок советует: сиди лучше и не рыпайся, - а
соблазн смущает: не упускай, не теряй такой возможности. Мало других
забот, так еще гадай, вступать или не вступать в партию! Думай, как быть с
доверием бдительного, принципиального товарища Башлыкова!..
Остроумная ирония исчезла, как дуновение ветерка. Покачиваясь на
бричке, не замечая, что лес уже отступает и начинается серое, ветреное
поле, озабоченно, раздраженно думал: невесело жить так, балансируя как
циркач на проволоке. Да еще под бдительными взглядами, каждый из которых
может заметить в нем то, что загубит его. Ходить рядом с этой лысой гиеной
Апейкой, который, кажется, в любую минуту готов запустить смертельные
когти. Такой аккуратный, старательный перед этой гиеной, а он хотя бы
посмотрел когда-нибудь приветливо. Все время такое ощущение, будто
подозревает в чем-то или даже что-то знает... Глупости, конечно: не знает
ничего; если б знал - не молчал бы! А все же берет сомнение: а что, если
знает да следит, чтоб захватить с поличным, припереть к стенке?.. Зубрич
рассудительно успокоил себя, но успокоения полного не было. И как могло
прийти успокоение, если, зная, что гиене этой пока ничего не известно,
понимаешь и никуда от этого не уйдешь: гиена эта - самая опасная! В любую
минуту может вонзить когти!..
Эта ненависть вызывает в сердце Зубрича мстительную радость: досталось
однажды и гадюке этой. Сильно впились в товарища председателя
райисполкома, в самые чувствительные места, стрелы, пропитанные
разъедающим ядом, которые он, Зубрич, вовремя метнул. Прицел был точный,
все факты - правдоподобные, ни одного не отбросишь, как выдумку. Записочки
стали материалами, авторитетными партийными документами. Получили уже