Люди сороковых годов

Писемский Алексей Феофилактович

– Теперь только, дай бог, в гору взобраться, - сказал он, не садясь еще на козлы.

– А что - крута тоже?
– спросил Вихров.

– Крутей этой, - отвечал кучер, идя около тарантаса.
– Потрогивайте маненько лошадей-то, - сказал он.

Вихров тронул.

Лошади сейчас же побежали, а кучер побежал за тарантасом. Лошади, чем крутей становилась гора, тем шибче старались бежать, хоть видно было, что это им тяжело; пристяжные скосились даже все вперед, до того они тянули постромки, а коренная беспрестанно растопыривала задние ноги, чтобы упираться

ими. Кроме крутизны, тарантас надобно было еще перетаскивать через огромные каменья.

– Только грешникам вбегать в эту гору, - говорил кучер, поспевая бегом за тарантасом и неся в одной руке фонарь, а в другой - огромный кол.

– Ну, ну, матушки, вытягивайте!
– говорил он лошадям.

Те, наконец, сделали последнее усилие и остановились. Кучер сейчас же в это время подложил под колеса кол и не дал им двигаться назад. Лошади с минут с пять переводили дыхание и затем, - только что кучер крикнул: "Ну, ну, матушки!" - снова потянули и даже побежали, и, наконец, тарантас остановился на ровном месте.

– Тпру!
– произнес самодовольно кучер.

– Слава тебе господи!
– подхватил и Вихров.

Кучер сел на козлы; он сам тоже сильно запыхался.

– Теперь и месяцу скоро надобно взойти, - проговорил он, усаживаясь на козлах и подбирая вожжи.

– Скоро?
– переспросил Вихров.

– Если часов десять есть, так - скоро!..
– отвечал кучер.

В самом деле, в весьма недолгое время на горизонте показалось как бы зарево от пожара, и затем выплыл совершенно красный лик луны.

– Вот она!.. Сначала-то ничего не действует, не помогает, - проговорил кучер, - а чем выше пойдет, тем светлее все будет.

– Да ведь и солнце точно так же!
– заметил ему Вихров.

– И солнце так же! Видно, сверху-то им ловчей светить, - проговорил кучер и тронул лошадей трусцой.

Луна, поднимаясь вверх, действительно все светлей и светлей начала освещать окрестность. Стало видно прежде всего дорогу, потом - лесок по сторонам; потом уж можно было различать поля и даже какой хлеб на них рос. Лошади все веселей и веселей бежали, кучер только посвистывал на них.

– Разбудить бы нашего барина надо, недалеко уж!
– говорил он.

Юный член суда не сидел уж, а, завалившись своим худощавым корпусом за спину Вихрову, храпом храпел.

– Вставайте, недалеко!
– сказал ему тот.

– Чего? Что? Где?
– пробормотал он, подымаясь и уставляя на Вихрова заспанные глаза.

– Мы уж скоро приедем!
– повторил ему тот.

– Да, да, приедем!
– повторил непременный член.

Свежий осенний воздух, впрочем, вскоре заставил его окончательно прийти в себя.

– Я к дяденьке-то прежде сбегаю и скажу, что мы приехали, - сказал он.

– А так разве он не пустит нас?
– спросил Вихров.

– Да так-с, все лучше, как я сбегаю!

– Ну, сбегайте, - сказал ему Вихров.

Юноша, должно быть, побаивался своего дяденьки, потому что, чем ближе они стали подъезжать к жилищу, тем беспокойнее он становился, и когда, наконец, въехали в самую усадьбу (которая,

как успел заметить Вихров, была даже каменная), он, не дав еще хорошенько кучеру остановить лошадей и несмотря на свои слабые ноги, проворно выскочил из тарантаса и побежал в дом, а потом через несколько времени снова появился на крыльце и каким-то довольным и успокоительным голосом сказал Вихрову:

– Пойдемте-с, дяденька просит вас!

Вихров пошел. В передней их встретил заспанный лакей; затем они прошли темную залу и темную гостиную - и только уже в наугольной, имеющей вид кабинета, увидели хозяина, фигура которого показалась Вихрову великолепнейшею. Петр Петрович, с одутловатым несколько лицом, с небольшими усиками и с эспаньолкой, с огромным животом, в ермолке, в плисовом малиновом халате нараспашку, с ногами, обутыми в мягкие сапоги и, сверх того еще, лежавшими на подушке, сидел перед маленьким столиком и раскладывал гран-пасьянс.

– Очень рад с вами познакомиться!
– сказал он Вихрову, не поднимаясь, впрочем, с своего места и не переставая даже раскладывать карты.
– Извините, что не встаю: болен, подагра!

– А я, дядинька, пойду умоюсь, - отнесся к нему несмело племянник.

– Умойся, авось попригляднее немножко будешь!
– отвечал ему насмешливо Петр Петрович.

Племянник ушел.

Петр Петрович снова обратился к Вихрову.

– Вы ведь, кажется, сосланный к нам?

– Сосланный.

– Ну, и как же вам нравится начальник ваш, наш царь Иоанн Васильевич Мохов?

– Хуже его людей я редко встречал, - отвечал откровенно Вихров.

– И я тоже, и я тоже-с!
– отвечал, засмеявшись от удовольствия, Петр Петрович: он был давнишний и заклятый враг губернатора.
– Это он вас и послал в Поярково?
– продолжал Петр Петрович.

– Он.

– И там вас, племянник сказывал, совсем было с голоду уморили?

– Молоко и квас даже весь выпустили.

Петр Петрович усмехнулся и покачал головой.

– Каналья этакий!
– произнес он.
– Да и вы, господа чиновники, удивительное дело, какой нынче пустой народ стали! Вон у меня покойный дядя исправником был... Тогда, знаете, этакие французские камзолы еще носили... И как, бывало, он из округи приедет, тетушка сейчас и лезет к нему в этот камзол в карманы: из одного вынимает деньги, что по округе собрал, а из другого - волосы человечьи - это он из бород у мужиков надрал. У того бы они квасу не выпустили!

– Вероятно!
– подтвердил Вихров.
– Квас уж это - бог с ними, но у меня тут двое пойманных бегунов убежали - и поярковские мужики явно их скрыли.

– Еще бы они не скрыли!
– подхватил Петр Петрович.
– Одного поля ягода!.. Это у них так на две партии и идет: одни по лесам шляются, а другие, как они сами выражаются, еще мирщат, дома и хлебопашество имеют, чтобы пристанодержательствовать этим их бродягам разным, - и поверите ли, что в целой деревне ни одна почти девка замуж нейдет, а если поступает какая в замужество, то самая загоненная или из другой вотчины.