Мантык, охотник на львов
Шрифт:
Засвтились свтильники и бумажные фонари. Къ Колиной хижин приближалось человкъ двадцать абиссинскихъ ашкеровъ съ ружьями и копьями. Они подошли къ Кол. Коренастый крпкій человкъ лтъ двадцати пяти, абиссинецъ съ негрскимъ, скуластымъ лицомъ, съ приплюснутымъ носомъ, въ шам съ красною полосою, подошелъ къ Кол и, кладя руку на его плечо, сказалъ со спокойною твердостью.
— Я, баламбарасъ Ольде Силясъ, присланъ повелніемъ негуса арестовать москова Николая и, заковавъ въ цпи, доставить его въ Аддисъ-Абебу!
Странное безразличное ко всему спокойствіе нашло на Колю.
— Въ чемъ меня обвиняютъ? — сказалъ онъ. — Я не знаю никакой вины за собой.
— Я солдатъ, — отвчалъ Ольде — Силясъ. — Мн не говорятъ, за что тебя арестуютъ, мн только приказано заковать тебя и доставить въ Аддисъ-Абебу къ Афа-негусу [69] …
Твердая воля свтилась въ узкихъ глазахъ баламбараса. Коля понялъ, что сопротивленіе, и даже разговоры и протесты безполезны. Онъ покорно далъ сковать себя цпями по рукамъ и ногамъ и пошелъ подъ конвоемъ ашкеровъ.
69
Афа-негусъ — главный прокуроръ Абиссиніи.
Онъ старался ни о чемъ не думать, никого не вспоминать. Тупое безразличіе ко всему было легче мыслей и воспоминаній.
XXII
ТЮРЬМА
…"О плавающихъ, путешествующихъ, недугующихъ, страждущихъ, плненныхъ и о спасеніи ихъ», молится православная церковь, — думалъ Коля, шагая больными ногами по пыльной дорог среди абиссинскихъ ашкеровъ.
Мамочка и Селиверстъ Селиверстовичъ молятся въ церкви въ Париж, Галина въ своемъ маленькомъ кукольномъ храм, мамзель Люси въ громадномъ холодномъ собор Маделэнъ… Стоятъ на колняхъ, крестятся, просятъ Бога о «путешествующихъ». Молятъ Всевышняго, чтобы не были они недугующими и не знаютъ они, не знаютъ, мои родные и милые, что уже надо молиться о плненномъ, и въ темниц сущемъ!
О, молитесь, молитесь! Вы, которые находитесь на свобод, молитесь о тхъ, кто этой свободы лишенъ!
А сколько ихъ… въ Россіи!
Коля часто, можно сказать, непрестанно, непрерывно думалъ о Россіи. Онъ зналъ, въ какомъ ужасномъ положеніи находятся люди подъ властью 3го интернаціонала. Коля читалъ газеты. Коля слышалъ разсказы. Коля понималъ, что не по своей вол мамочка съ нимъ и Галиной посл долгихъ мытарствъ оказались на чужбин, въ Париж, но никогда такъ ясно вс муки Русскаго народа не были имъ осознаны, какъ въ эти дни похода, какъ въ тотъ день, когда арестантомъ въ цпяхъ входилъ онъ въ знойнымъ солнцемъ озаренный чужой городъ, столицу Абиссиніи — Аддисъ-Абебу. [70]
70
Аддисъ-Абеба, — что значить «Блый цвтокъ» новая столица Абиссиніи лежитъ въ долин. Надъ нею на плоскогорьи старая столица — Энтото.
Душа его просвтлла. Измученное тло еле двигалось. Лохмотьями висла одежда на исхудалыхъ плечахъ, и большіе глаза горли, какъ звзды. Въ эти страдные дни, какъ никогда раньше, Коля позналъ Бога и Ему вврилъ свою судьбу.
Богъ былъ въ эти дни его счастіемъ. Молитва — утшеніемъ. Слабый тломъ онъ такъ окрпъ душою, что теперь, ему казалось, онъ и самую смерть встртилъ бы спокойно.
Онъ не думалъ о клад дяди Пети. Часто мысленно повторялъ онъ читанныя имъ въ «Ветхомъ Завт«слова Іова: — «Богъ далъ, Богъ и взялъ, да будетъ благословенно имя Господне».
Въ эти дни страданій, — a страданія Коли были ужасны, ноги и руки были въ крови отъ кандальныхъ цпей,
— Коля научился цнить духовное выше тлеснаго и понялъ великое счастіе невинно страдать. И вотъ уже врно: не было у него страха. Потому что, когда было страшно — онъ не боялся.
Посл восьми дней пути по горамъ и долинамъ, черезъ горные перевалы и безконечныя плоскогорья, они, незадолго до полудня, спустились по каменистой, обрывистой тропинк къ неширокому потоку, текущему въ обрывистыхъ берегахъ и перешли его по колно въ бродъ.
Женщины абиссинки въ срокоричневыхъ длинныхъ рубахахъ, въ складкахъ, сидли на корточкахъ надъ рчкою и стирали блье. Голыя дти играли подл нихъ. Он замтили благо плнника.
— Али!.. Али! [71] — со злобнымъ смхомъ стали они кричать.
Мальчишки побжали за Колею и стали швырять въ него камнями. Коля шелъ, блдный отъ усталости и обиды.
Поднялись на крутой берегъ. Невдалек, влво, было нсколько большихъ хижинъ, прямо узкая пыльная дорога вилась по наклонному плоскогорью, покрытому мягкими холмами. Надъ нимъ стною нависли горы, плоскія наверху. Въ солнечныхъ лучахъ отвсный край горы казался розовымъ. Надъ
71
Итальянецъ… Со временъ Итало-абиссинской войны простой народъ въ Абиссиніи зоветъ вообще всхъ блыхъ итальянцами — «итали», сокращенное «али».
Баламбарасъ Ольде-Силясъ тронулъ Колю за плечо, показалъ передъ собою и сказалъ:
— Аддисъ-Абеба!
Потомъ показалъ на плоскую гору и сказалъ:
— Энтото!
Новая и старая столицы Абиссиніи были передъ Колею. Абиссинскіе Петербургъ и Москва. Посл Парижа, Константинополя и многихъ, многихъ другихъ европейскихъ городовъ и столицъ, виднныхъ Колей, Аддисъ-Абеба такъ мало производила впечатлніе столицы Абиссинскаго царства, что Коля не увидлъ ее и спросилъ: — гд… гд?
Онъ не могъ поврить, что это и есть городъ. Среди желтыхъ холмовъ, по скатамъ плоскогорья, тутъ и тамъ, небольшими группами, по пять, шесть деревьевъ зеленли сады. Все больше банановые. Темныя, круглыя, то большія, то маленькія хижины, окруженныя по нсколько штукъ, плетеными тынами, a гд и каменными, грубо сложенными заборами стояли въ разброску по холмамъ, образуя какъ бы рядъ отдльныхъ усадебъ. Дорога шла узкая, шаговъ десять шириною, выходила на площадь, терялась въ трав, и съ площади уже нсколькими переулками шла между плетней. За тынами, хижинами, за лабиринтомъ уличекъ, подъ зелеными шапками высокихъ тамарисковъ сверкали на солнц блыя стны какихъ-то большихъ круглыхъ и прямоугольныхъ каменныхъ построекъ. Ихъ архитектура была проста. Не то амбары, не то…. маслобойни?
Ольде-Силясъ указалъ на нихъ Кол и съ гордостью сказалъ:
— «Гэби», дворецъ негуса!..
Коля уже шелъ по пыльнымъ улицамъ и все не видлъ города. Не было ни уличной городской толпы, ни движенія. Прогнали передъ ними стадо пыльныхъ, срыхъ, курчавыхъ барановъ; абиссинецъ, «фарассанья» [72] со щитомъ на рук и копьемъ на плеч, развваясь блою шамою проскакалъ на срой лошади, украшенной широкою пестрою сбруею и за нимъ бгомъ бжало человкъ восемь слугъ. У усадебныхъ воротъ стояли, кутаясь въ шамы, старики и женщины съ маленькими голыми ребятишками; во дворахъ за тынами кудахтали куры, надрывисто, точно давясь, кричалъ оселъ. Ни экипажей, ни автомобилей, ни звонко бгущаго трамвая, ни просто, мостовыхъ и троттуаровъ не было въ этомъ город, такъ странно походившемъ на большую казачью станицу. Точно спалъ городъ, томимый полуденнымъ солнцемъ. Рдко, рдко попадались навстрчу пшеходы. Еще рже продетъ кто-нибудь на мул, закутавшись по самыя брови въ темный плащъ, и сопровождаемый пшими слугами, и только, когда спустились и выхали на широкую площадь, попали въ оживленную бло-срую толпу. Площадь неправильной формы, съ несколькими тамарисками, росшими кое-гд по ея краямъ, была полна людьми и животными. Лежали верблюды и подл нихъ на плетеныхъ изъ соломы цыновкахъ были разложены привезенные ими товары: штуки полотна, готовыя «шамы» съ алыми полосами, шерстяные плащи. Стадо ословъ стснилось въ одномъ мст и лежали темносрые мшки съ зерномъ «гебса». [73] Передъ плоскими, круглыми, плетеными корзинами, наполненными розово-срыми брусками каменной соли сидли старухи въ коричнево-срыхъ пыльныхъ рубахахъ. Пестро-одтые арабы продавали бусы и ожерелья изъ цвтныхъ камушковъ и коралловъ, худой, какъ скелетъ полуголый данакиль принесъ страусовыя перья. Между всхъ этихъ товаровъ, разложенныхъ на цыновкахъ, на земл, ходили и здили на мулахъ и лошадяхъ люди, прицнивались, пробовали и, громко крича, торговались.
72
"Фарассъ» по-абиссински лошадь, сфарассанья» — всадникъ.
73
Ячменя.
— Это габайя — рынокъ, — пояснилъ Кол Ольде-Силясъ, — за рынкомъ сейчасъ и тюрьма.
На рынк опять кричали въ слдъ Кол оскорбительно-насмшливое: «али, али»! и мальчишки бросали въ него камнями и грязью.
Да, видно, чмъ-то провинился Коля въ этой стран, что сталъ изъ почетнаго гостя, москова, какимъ былъ и у Ато-Уонди и у геразмача Банти, презрннымъ преступникомъ.
Низко опустивъ голову, шелъ, звеня цпями, Коля черезъ толпу на габай, торопился выйдти изъ нея въ тихія улички между плетней и заборовъ.