Мантык, охотник на львов

Краснов Петр Николаевич

Тюрьма… Тяжелыя деревянныя ворота замкнулись съ визгливымъ скрипомъ за Колей. Смотритель, старый негръ съ отвратительной усмшкой, схватилъ Колю за руку и потащилъ его въ уголъ, гд бросилъ въ низкую каменную нишу въ забор. Черные преступники, скованные, большею частью, по двое обступили Колю. Они смялись надъ нимъ и ругали его. Между ними были люди съ отрубленными по локоть лвыми руками — Коля зналъ, что это- за воровство, были люди со свтлыми слдами ударовъ ремнями на темно-шоколадной кож, были старики, беззубые, страшные и худые, точно скелеты, обтянутые черной кожей, и были юноши, почти дти. Ни одного благо не было въ тюрьм, и появленіе

Коли въ ней обратило на него общее вниманіе.

Коля забился въ уголъ каменной ниши. Отвратительная толпа преступниковъ злобно наступала на него. Появились стражи и хлесткими ударами тонкихъ, гибкихъ палокъ по головамъ отогнали отъ Коли его сотоварищей по несчастью. Кошмаръ!.. Дни и ночи свились въ какой-то сплошной клубокъ времени и не зналъ и не помнилъ Коля, сколько времени онъ былъ въ тюрьм.

Онъ молился. Онъ думалъ о Мантык.

Что же Мантыкъ? Или онъ ничего не знаетъ о томъ, что случилось съ Колей и ищетъ его въ Минабелл и Гадабурка, не подозрвая, что Коля находится въ тюрьм въ самой Аддисъ-Абеб.

Въ безсонныя холодныя жуткія ночи много передумалъ Коля. Онъ возмужалъ за эти дни и научился относиться ко всему съ равнодушнымъ спокойствіемъ, но Мантыка онъ ждалъ со все возрастающимъ нетерпніемъ.

Вдругъ страшная пришла ему мысль: а что если Мантыкъ тоже арестованъ и томится гд-нибудь въ другой тюрьм, можетъ быть, уже судимъ и казненъ?

За что?

А за что посаженъ Коля? Разв есть за нимъ какая-нибудь вина?

Въ такія минуты полное отчаяніе находило на Колю. Онъ комочкомъ, какъ собака, ожидающая удара, сворачивался подъ своимъ рванымъ плащемъ и молилъ объ одномъ: безтрепетно и смло принять безвинную смерть, умереть честно, какъ и слдуетъ Русскому.

Однажды, въ такой день, когда все казалось ему чернымъ и безпросвтнымъ, и само яркое солнце, сіявшее съ голубого неба, было безрадостно, онъ услышалъ шумъ въ тюрьм, и Мантыкъ, какъ всегда веселый, бодрый, какой-то праздничный Мантыкъ, ворвался въ тюрьму въ сопровождены двухъ слугъ, абиссинца и араба, и направился прямо къ Кол.

— Ну, здравствуй, Коля. Наконецъ-то, я добился разршенія навстить тебя и поговорить о дальнйшемъ.

— Что говорить? — печально сказалъ Коля. — Самъ видишь.

Но Мантыкъ, или не видлъ, или старался не замчать ужаснаго состоянія, въ какомъ находился Коля. Онъ, не обращая вниманія на печаль Коли, продолжалъ быть веселымъ и радостнымъ. Точно хотлъ вселить свою бодрость духа, свое отличное настроеніе Кол и ободрить его.

— Ты посмотри, — безпечно сказалъ онъ и тряхнулъ лвымъ ухомъ. Въ немъ висли дв тонкія золотыя цпочки.

— За двухъ уже вышло… За третьяго — твоего — еще жду ршенія. Ну да выйдетъ и это! Меня приглашаютъ въ негусову гвардію. Тамъ нашъ Русскій офицеръ ею командуетъ…. такъ просилъ… прямо на офицерское мсто…. Да мн, самъ знаешь, нельзя… Надо двнадцать львовъ убить… Я вдь общалъ…. Мантыкъ свое слово держитъ…. И твой кладъ добуду… Не бойся…

— Въ чемъ меня обвиняютъ? — тихо и настойчиво спросилъ Коля

Мантыкъ точно ждалъ этого вопроса и будто испугался его. Онъ сразу сталъ серьезенъ и сказалъ медленно и раздльно произнося слова:

— Въ убійств американца.

— Въ убійств мистера Стайнлея!.. — воскликнулъ Коля, выпрямляясь. — Я убилъ мистера Стайнлея! Господи, что за вздоръ!.. А ты, Мантыкъ? Что же и ты этому поврилъ?.. Какъ же ты не сказалъ?.. Не вступился.

— Мантыкъ свое слово скажетъ на суд. Самому негусу. Мантыкъ уже многаго

добился. Тебя судить будетъ негусъ. Негусъ справедливъ. Онъ не обвинить невиннаго.

— Кто же меня обвиняетъ?

— Твой другой англичанинъ.

— Мистеръ Брамбль!.. Да, я такъ и думалъ! Такъ и должно было быть! Не иначе… Охъ, сильны англичане, а за насъ, Русскихъ безъ Родины, кто заступится? Англія — сила.

— Не въ сил Богъ, а въ правд!

Мантыкъ сказалъ эти слова тихимъ голосомъ, но такая страшная сила вры была въ нихъ, что Коля встрепенулся, поднялъ голову и внимательно посмотрлъ на Мантыка.

— А мистеръ Стайнлей? — спросилъ Коля.

— Подумалъ я и о мистер Стайнле, если онъ живъ. Добился я свиданья съ тобой. Правда, тянули долго, и вотъ принесъ теб хорошее платье. Наши Русскіе насбирали его для тебя. Славные, братъ, все люди… Такъ ты не безпокойся. Судъ будетъ правильный. Въ обиду тебя не дадимъ. Ты правъ — капиталъ это сила, да правда-то посильне капитала. Не всхъ ты деньгами закупишь. А потому, Коля, бодрись.

— Когда же судъ?

— Завтра.

— Завтра судъ. Вотъ до чего я дожилъ… Судъ… Завтра… Ну что же, Мантыкъ, не смотри на меня, что я сегодня такой…. не твердый… Завтра я буду молодцомъ…. буду врить, какъ ты: — не въ сил Богъ, а въ правд!

XXIII

НЕ ВЪ СИЛЪ БОГЪ, А ВЪ ПРАВД

Яркій солнечный день, — завтра, — наступилъ такой же солнечный, яркій и блистающій. Онъ не принесъ перемны въ положеніи Коли.

Коля пріодлся въ чистое блье и хорошее европейское платье — блую пиджаму, блые штаны и хорошіе башмаки и ждалъ. Но пришло время обда — за нимъ не приходили. И только посл полудня пришла стража, человкъ двадцать абиссинскихъ ашкеровъ, предъявили бумагу смотрителю тюрьмы и Колю, въ оковахъ, повели черезъ городъ.

День сіялъ яркій. Солнце ослпительнымъ блескомъ покрыло длинныя двухъэтажныя постройки, стоявшія по сторонамъ дворца негуса. Оно горло на блыми камнями мощеномъ двор и тни раскидистыхъ тамарисковъ и большихъ банановъ казались густыми и синими.

Дворъ былъ полонъ абиссинцами въ блыхъ чистыхъ шамахъ. Люди поднимались и спускались по крутизн, ведшей къ главной круглой постройк и оканчивавшейся несколькими каменными ступенями. Тамъ темнло широкое отверстіе настежъ раскрытыхъ дверей. Едва вошелъ въ нихъ Коля, прохладная свжесть закрытаго отъ солнца громаднаго круглаго зала заставила его вздрогнуть. Тонкіе деревянные столбы поддерживали высокую деревянную крышу, конусомъ уходившую вверхъ. Внутри было темно. Коля со свта сначала мало что видлъ. Онъ замтилъ подъ ногами тонкія, соломенныя скользкія цыновки. Залъ гудлъ людскимъ гомономъ. Люди блой толпой наполняли его. Одни сидли, другіе стояли. Говорили тихо, сдержанно, какъ говорятъ въ храм. Колю провели черезъ залъ и подвели къ возвышенію, на которое вели ступени. Тамъ была опущена темно-лиловая завса.

На ступеняхъ стояли, сидли и полулежали старые и, должно быть, знатные абиссинцы. Коля увидалъ тутъ внчики изъ львиной гривы на темныхъ головахъ, золотые, серебряные и пестрые лемпты на плечахъ, львиныя и леопардовыя шкуры и мхъ черныхъ пантеръ, золотомъ и серебромъ украшенные щиты, копья, сабли и ружья — все въ полумрак казалось величественнымъ и грознымъ. Здсь было молчаніе. Эти старые люди, придворные негуса, его расы, геразмачи и кеньазмачи, правители провинцій и военачальники точно застыли, изображая какую-то живую картину.