Марево
Шрифт:
— Да ты не слушаешь, Володя? сказалъ майоръ, обернувшись назадъ отъ вожжей.
— Какже, слышу! встрепенулся тотъ: — на что жь это ее истребляютъ?
— Солому-то? А куда жь ее беречь? Ты смотришь, что она рослая, да красивая, а ты спроси, на что она годится? Скотъ ее не стъ, для топки мала.
Русановъ опустилъ голову; странная параллель развертывалась передъ нимъ: "еслибы тою сильною натурой да умли воспользоваться," думалось ему.
— Ну, опять пошелъ задумываться! О чемъ еще? заговорилъ майоръ.
— Да все о томъ же.
— Это чтобы
— Что жь мн длать, дяденька, не могу съ собой совладать! просто постыли мн эти мста. Легче, кажется, не видать ихъ…. удемте въ Москву.
— Да по мн что жь? Я старикъ; мн вкъ-то доживать, гд хочешь, все едино.
— Ну такъ по рукамъ! Мсяца на два я куда-нибудь уду, поразсюсь…. а тамъ и заживемъ по старому.
— Ну такъ дакъ такъ! поршилъ майоръ, и всю дорогу перебиралъ сосдей, кому бы повыгоднй спустить родимое гнздышко.
Русановъ тоже не заговаривалъ боле; онъ задумывалъ широкій планъ, осматривалъ его со всхъ сторонъ, колебался, соображалъ, и наконецъ, входя въ комнаты, спросилъ дядю, не знаетъ ли онъ, когда детъ Чижиковъ?
— А вотъ създи завтра, самъ узнаешь…. Ты что-то совсмъ забылъ его. Онъ жалуется, что съ тхъ поръ какъ онъ сосдъ нашъ, и въ глаза тебя не видалъ.
IV. Добрыя души
Поутру Владиміръ Ивановичъ веллъ осдлать свою лошадь и отправился на Ишимовскій хуторъ. Еще дорогой поразила его перемна прежней, барской обстановки. Не вдалек отъ усадьбы, на мст конюшни, заставленной бывало рысаками, блла новая крупорушка; въ отворенную дверь виднлась пара сытыхъ воловъ, ходившихъ по кругу машины; садъ обнесся прочною, живою изгородью; у воротъ лаяла цпная собака; тамъ и сямъ по двору выросли клумбы цвтовъ; въ окнахъ сквозили драпри; на крыльц лежала чистая цыновка. Отовсюду вяло порядкомъ, домовитостью, женщиной.
— Давно васъ ждемъ, дорогой гость! встртила Русанова Катерина Васильевна:- что-й-то какъ заспсивились!
— Да какъ же вы пополнли, похорошли! говорилъ тотъ входя за ней въ уютную гостиную:- по лицу видно, что вы и здоровы, и покойны, и счастливы, на сколько это возможно.
— Даже больше, улыбалась она, полвигая ему мягкое кресло, и сама услась визави, оправляя плотное шелковое платье.
Вошелъ Чижиковъ. Русанову показалось, что онъ не то выросъ, не то побрился; что-то и въ немъ произошло особенное. Онъ бросилъ соломенную шляпу на старое фортепіано и весело поздоровался съ Русановымъ.
— Остатки прежней роскоши, пояснилъ онъ, замтивъ брошенный гостемъ взглядъ на ветхій инструментъ, — должности своей боле не исправляетъ, но пользуется почетнымъ угломъ, какъ товарищъ въ годину испытаній, продекламировалъ онъ, переглянувшись съ женою.
— Я слышалъ, вы изъявили желаніе служить въ Царств Польскомъ, заговорилъ Русановъ, — такъ я хочу предложить вамъ хать вмст до Варшавы.
— А вы тоже…. служить?
— Нтъ, я такъ…. — И Русановъ, немного смутившись, обратился къ Катеньк:- вамъ вдь скучно будетъ безъ него?
— Нтъ, отвтила та, — мн такъ пріятно будетъ
— Вотъ и достойный представитель семейнаго счастія, вскрикнулъ Чижиковъ, указывая Русанову на вбжавшаго стремглавъ трехлтняго пышку. Весь раскраснвшись, растрепанный, онъ такъ и кинулся съ звонкимъ смхомъ на колни къ матери. За нимъ ковыляла старая едосьевна.
— Мама, няня не пускаетъ гуль-гуль! жаловался мальчуганъ.
— Что такое, едосьевна? улыбалась Катенька, причесывая крошку.
— На голубятню, барыня, какъ есть на самый верхъ залзъ было, шамкала старуха.
— Не надо, упадешь, бо-бо! ласково журила мать.
— Не надо, бо-бо! повторилъ тотъ и занялся деревяннымъ гусаромъ, а потомъ началъ всхъ уврять, что это дядя.
— Какой дядя? спросилъ Русановъ.
— О! отвтилъ тотъ, и уставился на него пальцемъ.
— Какъ его зовутъ?
— Митрій Митричемъ, батюшка, зашамкала няня, — вонъ по дду да по отцу; и у самого дтки будутъ, все первенькаго-то Митрій Митричемъ звать будутъ. Да, легко ли всхъ выходила! Катенька-то давно ли сама такая была, а вотъ привелъ Богъ и внучка носить.
— Ну, завралась старуха, сказалъ Чижиковъ, — а и впрямь она намъ почти что родная. Пойдемте-ка, Владиміръ Иванычъ, до обда я вамъ хозяйство наше покажу.
Онъ повелъ гостя на птичный дворъ; старые знакомцы-корольки терялись въ куч кохинхинокъ, брамапутръ, индекъ; и вся орава съ клохтаньемъ и кудахтаньемъ обсыпала хозяина. Онъ сорилъ имъ хлбъ, подалъ ломоть тирольской коров, флегматически смотрвшей черезъ загородку; та протянула морду, фыркнула, вернула раза два языкомъ и принялась жевать подачку. Потомъ Чижиковъ провелъ Владиміра Ивановича фруктовымъ садомъ, съ завшенными стью деревьями, на крутой обрывъ; подъ нимъ тянулись золотистыя жнивья, пестрвшія скирдами. Чуть слышано звенли псни крестьянъ, развозившихъ снопы.
— Все вдь самъ устроилъ, говорилъ Чижиковъ, потягиваясь на дерновой скамь, - какъ пріхали-то мы сюда, ни кола, ни двора не было.
— Честь и слава! проговорилъ Русановъ, довольно равнодушно.
— Да, великое дло — собственность, обезпеченность, продолжалъ Чижиковъ, съ замтнымъ самодовольствомъ:- говорятъ человкъ тупетъ отъ нея, жиретъ…. Вздоръ! Лучше человкъ становится, дятельнй! Есть что защищать, есть о чемъ хлопотать; средства есть, наконецъ, посвятить себя безкорыстной дятельности, сознать долгъ гражданина.
"Такими людьми свтъ держится", подумалъ Русановъ, и прибавилъ вслухъ:
— Смотрите-ка, кто это идетъ къ намъ. Кажется, Юлія Николаевна.
— Да, вдь они съ Катенькой пріятельницы; сосди-то вс оставили ее, не принимаютъ… ну, да вы человкъ близкій, сами знаете. А Катенька съ ней по-прежнему…. Она теперь верхомъ здитъ; нтъ-нтъ, да и завернетъ къ вамъ.
— Здравствуйте, патріоты, какъ статскій, такъ и воинъ, здоровалась Юленька такъ весело, что Русановъ тотчасъ понялъ, какъ ей легко бываетъ въ этомъ дом; понялъ и то, почему она стала узжать изъ своего на прогулки.