Марина из Алого Рога

Маркевич Болеслав Михайлович

— Милый ты, милый, князь мой за-алатой бральянтовый! цыганскимъ говоромъ обращалась она къ своему Каро, прыгавшему вокругъ нея середь двора, и, поймавъ его за шею, наклонилась цловать его, наклонилась такъ низко, что блая голова собаки вся исчезла въ темной волн ея волосъ.

Но вотъ она выпрямилась, нетерпливо встряхнула этою волною и, вскинувъ глаза свои на мсяцъ, запла опять. запла теперь во всемъ избытк переполнявшаго ее молодаго. расходившагося веселья:

Полоса-ль моя полосынька, Полоса-ль моя

не паханая, Не пахана, не бороненая…

Завалевскій словно только ждалъ. — ждалъ именно этой псни…

Не пахана, не бороненая…

повторилъ онъ, опускаясь снова въ кресло.

Чмъ-то давно забытымъ, трепетно надежнымъ, молодымъ, какъ этотъ только-что смолкнувшій двичій голосъ. пахнуло на нашего "идеалиста".

— Ты правъ, "пламенный Квиритъ": nunc est pede libero pulsanda tellus! Перемелется — мука будетъ… И мой институтъ тоже! домолвилъ Завалевскій, вставая и направляясь къ своему ложу.

Онъ уже укладывался подъ одяло, какъ къ нему, вмст съ ворвавшимся въ покой легкимъ порывомъ втра, донеслись издали слова псни:

Въ темномъ лс кто откликнется?

заливалась Марина уже у самаго рчнаго берега.

— Спасибо, — вотъ теб откликъ! чуть школьнически не крикнулъ графъ, натянулъ одяло по самыя уши и заснулъ крпкимъ, давно ему невдомымъ сномъ.

IV

На другой день, часу въ девятомъ утра, хозяинъ и его гость пили чай на примыкавшемъ въ библіотек довольно широкомъ балкон, уставленномъ мраморными вазами съ цвтами, и съ котораго вели въ садъ нсколько широкихъ каменныхъ ступеней.

Утро стояло великолпное. За чертою тни, падавшей отъ дома и защищавшей нашихъ пріятелей отъ уже горячихъ солнечныхъ лучей, начиналась ослпительная игра свта и несся оттуда весь тотъ немолчный, пвучій и жужжащій гамъ, звенла та безконечная гамма счастливыхъ звуковъ, что на очарованныхъ крылахъ приноситъ съ собою молодая весна.

Пріятели были въ отличномъ расположеніи духа; оба они выспались отлично, проснулись бодрые и свжіе. Даже обычно усталое лицо Завалевскаго казалось помолодвшимъ.

Предъ Пужбольскимъ на скатерти, между большой чашкой похолодвшаго чая и блюдомъ только-что взрзанной имъ ветчины, лежало нсколько книгъ, принадлежавшихъ, судя уже по однимъ переплетамъ ихъ, къ весьма почтенному по отдаленію времени. Онъ читалъ громко ихъ заглавія одно за другимъ — и помиралъ со смху.

— Послушай, какая прелесть! L'histoire aetiopique d'H'eliodorus……

…traitant les amours de Th'eag`ene et Charyd'ee, докончилъ графъ, весело усмхнувшись тоже. — Да, это переводъ милаго стараго Amiot, — и прелестно!… Какъ я зачитывался имъ въ молодости! Этотъ старинный французскій языкъ, живописный и наивный, не твоему ныншнему чета!

Но Пужбольскій, не слушая, провозглашалъ съ новымъ хохотомъ новое заглавіе:

— Com'edie du pape malade et tirant `a sa fin, traduit du vulgaire arabic en bon rouman et intelligible (sic), par Thra-sibule Ph'enice. 1516… Ты читалъ это?

— Не помню.

— Съ наслажденіемъ прочту, — должно-быть восхитительно!… Это, очевидно, памфлетъ, — веселый можетъ-быть, какъ сказка Бокачіо, ou violent comme le fameux sonnet de P'etrarque contre Rome…

Онъ еще разъ прочелъ годъ изданія: mil cinq cent seize, положилъ книгу на столъ и, запуская пальцы въ свою огненную бороду, спросилъ:

— Хотлъ бы ты жить въ это время, Завалевскій?

— Въ какое? разсянно спросилъ графъ. Онъ въ эту минуту думалъ о томъ, какими мрами могъ бы быть на вчныя времена огражденъ его институтъ, а главное — смыслъ его, отъ всякихъ случайностей.

— Еи ріеіи сищно сепіо? пояснилъ Пужбольскій.

— Да, время будто и хорошее, — на разстояніи отъ него трехсотъ лтъ, примолвилъ лукаво Завалевскій, зная, что его пріятель тотчасъ же какъ изъ пушки выстрлитъ.

— Какъ, какъ! дйствительно такъ и вскинулся тотъ, — ты бы не хотлъ жить въ то время, когда искусство заняло — "занимало", поправился онъ, — такое важное мсто въ жизни, что папа Юлій II, la Rovere, объявлялъ войну Флоренціи за то, что она не хотла уступлять ему Микель-Анджело?

— А Флоренція, какъ ты думаешь, очень довольна осталась, когда увидла себя вынужденною отослать Микель-Анджело твоему воинственному пап? поддразнивалъ его Завалевскій.

— Mais, par la barbe de Jupiter! запищалъ князь, — это совсмъ другой вопросъ, я говорю про искусство, которое въ то время…

Но Завалевскій его уже не слушалъ и снова погрузился въ соображенія о своемъ институт.

А Пужбольскій между тмъ засыпалъ о Льв X и о нюренбергскихъ художникахъ, о Цезар Борджіа и о Peter Fischer', перескочилъ какимъ-то удивительнымъ, одному ему возможнымъ скачкомъ, отъ Луки Кранаха къ прекрасной Арсино, супруг Птоломея Филадельфа, которую родная сестра ея, Клеопатра, велла отравить изъ зависти къ ея красот, причемъ расхвалилъ Клеопатру и выбранилъ врага ея, Горація, ce plat courtisan d'Auguste, который долженъ былъ однако согласиться, когда узналъ о ея мужественной смерти, что она "non debilis mulier", что будто бы по-русски могло бы быть переведено въ этомъ случа: "не дюжинная женщина"… Все это, невдомо уже какъ, кончилось вопросомъ: какого мннія Завалевскій о стихотвореніяхъ Anastasius Gr"uhn'а? Завалевскій не разслышалъ было…

— Ну, да, Anastasius Gr"uhn, нетерпливо повторилъ князь, — псевдонимъ графа Ауерсперга, un pair d'Autriche aujourd'hui… Въ прошломъ году я на Траунзее жилъ въ одномъ отел съ однимъ фельдмаршалъ-лейтенантомъ, старикомъ; такъ тотъ даже плакалъ, говоря о немъ… Я и прочелъ. Dio mio, какая скука!

— Къ чему же ты читалъ?

— Нельзя, — надо!… Я все читаю, нужное и ненужное… Я всхъ ихъ одолвалъ, всхъ этихъ Гервеговъ, Платеновъ, Фреймегратовъ.

— Вдь ты ничего въ поэзіи не смышлишь, Пужбольскій? сказалъ ему на это графъ съ улыбкой.

— Ну да, не смыслю! отгрызся онъ, — потому что не восхищаюсь, какъ ты, стихами, гд семьдесятъ пять тысячъ существительныхъ и ни одного глагола, твоимъ знаменитымъ "шопотъ, робкое дыханье", или тамъ у Гете: о Lust, o Wonne, о Erd'.. o Son'…

Онъ обрзалъ вдругъ, на полуслов, и уставился на подходившаго въ это время медленными шагами къ балкону пожилаго, сутулаго и прихрамывавшаго человка въ синемъ армяк и порванной, рыжей отъ времени, мховой шапк, надвинутой на самыя брови.

— Это вчерашній кузнецъ, сообщилъ князь Завалевскому, обернувшемуся въ ту же сторону. — Quel type! Настоящій Книппердолингъ!