Материалы к альтернативной биографии
Шрифт:
– Вы хотели сказать "приблизительным"?
– Я хотел сказать "безупречным" - мужем... и прекрасным отцом.
Байрон смотрит мне в рот, как волк - на луну, потом сосредоточенно озирает пол под ногами... Я знаю, какую рану бережу...
– Вы вообще ладите с детьми - я это сразу заметил.
– К чему этот разговор?
–
– Нет. Не хочу... Не сегодня... Впрочем,... пусть.
Когда Шелли с сёстрами брякнули рындой на крыльце, хантыши уже носились по вилле с пистолетами. Мои предположения сбылись: увидав детей, наш романтик спал с лица и отпрянул к выходу. Мэри тянула суженого за руку к гостям, а он нащупывал дверную ручку.
Зря я подошёл полюбоваться мизансценой. Увязавшийся за мной Джордж совершил очередное чудо - приобнял труса и быстро заговорил ему на ухо: "Перси, всё в порядке. Они втрое тебя меньше и слабее. Они будут смотреть на тебя, задрав головы, и говорить тебе "сэр". Затем он подозвал ребят, велел им поздороваться с мистером Шелли и проводить его к столу.
Так сорвался мой план. Под конец ужина бывший детофоб уже улыбался проделкам юных Хантов и с благодарностью поглядывал на хозяина, а, прощаясь, тихо спросил его:
– Как ты понял?
– Со мной было то же самое при знакомстве с племянниками.
Гениальный краснобай задержался у порога ещё на сорок минут, занятых монологом о несчастьях детства. Мэри, видя, что творится с Джорджем от такой темы, утащила своего милого за фалды, но было поздно.
– Неужели я кажусь человеком, у которого всё хорошо?!!!
– взвыл милорд.
– Да, - ответил я и чуть не оглох от грохота захлопнутых дверей...
***
Снедаемый жаждой что-то сделать с собой, я схватил со стола пресс-папье и с размаху бросил себе на ногу.
Через минуту все обитатели виллы были рядом со мной, ревущим от боли на полу.
– Простите, ваша светлость, - дребендели слуги, словно это он пострадал, - Не углядели!
– Я нарочно!
– всхлипывал я, сквозь слёзы едва различая белое пятно его лица, - Я должен был покарать себя за нанесённое вам оскорбление!
– Я сам умею рассчитываться с моими оскорбителями, - звучит далёкий, какой-то подземный голос.
– Нет! вы не смогли бы поднять руку на такого слабого!...
Даёт мне повиснуть на его шее, гладит по голове.
–
– Нет-нет, я к Перси...
– Вот и я о нём!
– Вы от него без памяти!...
– Меня с ним связывает только Мэри, только этот...долг или как ещё назвать:...? вина, жалость...... Он такой... блаженный! Пишет, говорит ли...
– я ведь ничего не понимаю!...
– Зачем тогда вы неразлучны!?
– Да его на минуту оставить страшно! На воде его лягушка съест, в лугу - изнасилует первый встречный кролик! Что за смех? Ты не знаешь кроликов! ... И плакать не надо...
– Ах, я такое жалкое, посредственное, ни к чему не пригодное создание! Что я рядом с вами! Бездарь и всё!...
– Ну, полно. У тебя часто получаются стихи, а на дневник я вообще не нарадуюсь...
– Положим, руку к писание я набил, но в голове-то у меня всё те же величавости и душераздирания!...
– Ох, да у кого их нет...
– И говорить я не умею!
– Может, просто боишься?
– А не надо!?
– Нет.
– Тогда я вот что скажу! Когда я узнал о тебе и о том, какой ты, я подложил себе в ботинок гроздь и ходил с ним три недели, чуть не довёл себя до гангрены! А сейчас я тебя презираю...
– И ненавижу, - тихо и спокойно подсказал Джордж, ободрительно кивая.
– И хочу триста раз умереть за тебя самой лютой смертью!!!!!!!
– ......Всё?.... Ну, вот. И ни ничего сложного...
– Ответь!
– ... Тебе, конечно, есть чего стыдиться. И в уме у тебя блажи много, и стервец ты изрядный, но всё это окуплено твоей горячей кровью.
***
Мы начинаем жёстко, мстительно, сшибаясь зубами, хрипя угрозы и ругательства, деря друг с друга ткани - мёртвые и живые; потом всё превращается в обмен любезностями с выяснением, кто сильнее любит в себе жертву; под утро, сбившись со счёта, умываемся слезами, исковерканные, неразделимые, как пара мучеников, истолчённых в одной ступе.
<