Милые бездельники

Шеллер-Михайлов Александр Константинович

— Ну да, это и есть ихъ дочь! — перебилъ онъ меня. — Значитъ, ты можешь прямо хать къ ней и возобновить знакомство. Личность интересная и далеко не лишняя въ числ знакомыхъ. Какія дла обдлываетъ!

— Ну, положимъ, длъ у меня нтъ, да и неловко такъ съ втру пріхать въ гости, — сказалъ я.

— Къ ней-то? — воскликнулъ мой пріятель со смхомъ. — Да въ ней просто съ улицы можно пріхать и познакомиться, а у тебя даже нкоторыя права есть на знакомство, старыя отношенія къ ея семь. Нтъ, ты създи. Ей-Богу, пригодится. Вдь у нея ты кого встртишь: заслуженныхъ старцевъ, высокомудрыхъ администраторовъ, золотую молодежь, цвтъ петербургскихъ дльцовъ и кутилъ. Это, братецъ, матеріалъ, твои бифштексы… Помнишь, Гейне называетъ людей своими бифштексами, а ужъ у Марьи ли Александровны не насмотришься на людей!

Я не ршилъ ничего: мн и хотлось хать къ ней, и не хотлось. Я сознавалъ, что матеріалъ для беллетриста въ ея салон можетъ найтись обильный,

и въ то же время чего-то боялся. Но какъ бы то ни было, у меня изъ головы не выходилъ одинъ вопросъ: «какъ могла глупенькая барышня сдлаться такимъ дльцомъ? или она вдругъ поумнла?» Отвтъ на вопросъ получился случайно: посщая часто театры, я однажды увидалъ-въ одной изъ ложъ белъ-этажа молодую женщину, сидвшую, повидимому; со своею компаньонкою, эта женщина была вся въ черномъ бархат, очень декольтирована, очень эффектно причесана, съ оригинальной накидкой изъ черныхъ кружевъ на голов въ вид испанской кружевной мантильи, ниспадавшей на ея обнаженныя плечи, шею и грудь. Она сіяла той красотой, которая дается не одною природою, а и долгимъ сидньемъ у зеркала, долгими усиліями горничныхъ и кауферовъ. Во всей ея фигур, въ чертахъ лица, въ скромно опущенныхъ глазахъ, въ жестахъ, которыми она встрчала поминутно входившихъ въ ней въ ложу мужчинъ, было одно выраженіе покорности и смиренія. Она походила на прелестную молодую вдову, которая все еще оплакиваетъ мужа и которую насильно привезли въ театръ, чтобы немного развлечь, — но, — увы! — напрасно, такъ какъ она можетъ покориться вол другихъ, но развеселиться не можетъ. Я долго любовался ею, и въ моей памяти вставало какое-то смутное воспоминаніе: я видлъ гд-то, когда-то эту женщину, но видлъ ее въ другомъ вид.

— Ну, хороша? — вдругъ раздался надъ моимъ ухомъ вопросъ.

Я повернулъ голову и увидалъ своего пріятеля, который говорилъ мн о Перцовой.

— Да! Кто это? — спросилъ я.

— Не узналъ?.. Да это же и есть Марья Александровна! — отвтилъ онъ.

— Она? — почти воскликнулъ я. — Да разв это дама полусвта! Разв это кокотка! Это воплощеніе грусти, смиренія и покорности!

— А! нареченный папаша крестный вотъ уже цлый мсяцъ упрямится и не хочетъ хлопотать о. дльц іерусалимскаго дворянина Іоанна Авраамовича Шмулевича! Мы дв недли никуда не вызжали, лежали въ постельк и никого не принимали, даже наречённаго папашу крестнаго. Потомъ нашъ извстный медикъ Петръ Платоновичъ Золотовъ, призванный къ постели больной, нашелъ, что болзнь заключается въ опасномъ и упорномъ разстройств нервовъ и что нужно черезъ силу развлекать больную, если не желаютъ, чтобы развилось нчто въ род тоже упорной и опасной меланхоліи. Вслдствіе этого ее вывезли, какъ изволишь видть, въ театръ, но онъ ей не доставляетъ удовольствія, она сидитъ въ немъ поневол, по приказанію доктора, хотя она сама сознаетъ, что это не поможетъ… Да что я говорю! Пойдемъ, она все это теб сама разскажетъ…

И мой пріятель насильно потащилъ меня въ ложу къ Марь Александровн, прежде чмъ я усплъ опомниться.

— Вы меня простите, Марья Александровна, — сказалъ онъ, таща меня къ ней въ ложу: — медвдя знакомаго къ вамъ привелъ, еще барышней смялись надъ его звроподобіемъ.

Онъ назвалъ мою фамилію.

— Я и такъ бы сейчасъ узнала! — проговорила она, протягивая мн съ улыбкой руку. — Я васъ знала въ хорошія времена, когда еще жилось такъ беззаботно — весело. Можетъ-быть, это было глупо и наивно, но, право же, было лучше.

— А я васъ не узналъ, — сказалъ я. — Вы измнились…

— Постарла, — вздохнула она.

— Напротивъ, расцвли, похорошли, — сказалъ я.

— Ахъ, нтъ! Бархатъ, кружево, вотъ что лучше теперь, чмъ ваши барежевыя платья… Помните ихъ?.. А сама я старуха, болю, хандрю…

Антрактъ кончался. Я спшилъ откланяться.

— Подемте ко мн! — сказала она. — Здсь скучно, а тамъ поболтаемъ о старин, о нашихъ jours fixes… Вы очень тогда смялись надъ нами?.. Такъ дете?

— Съ величайшимъ удовольствіемъ, — отвтилъ я.

Она поднялась съ мста и взяла меня подъ-руку.

— А вы досидите до конца и потомъ прізжайте тоже, — сказала она моему пріятелю. — Мы успемъ до вашего прізда вспомнить все прошлое. Да, кстати, не говорите никому, что и вы дете ко мн… Не хочу я никого у себя видть.

— Но вс видятъ, что вы узжаете съ нимъ, — замтилъ мой пріятель.

— И пусть видятъ, пусть знаютъ! — раздражительно проговорила она. — Я ихъ не хочу видть… я рада, что я отдохну хоть минуту со старымъ другомъ…

— Такъ и прикажете сказать всмъ? — спросилъ пріятель.

— Да, да, всмъ и каждому! — отвтила она и стала спускаться со мною съ лстницы.

* * *

Мы сли въ карету и похали. Всю дорогу Марья Александровна не смолкала ни на минуту, и я снова узналъ въ ней ту болтливую барышню, которая нсколько лтъ тому назадъ щебетала въ зал, смежной съ тою комнатою, гд жилъ я, — только теперь эта барышня говорила другими словами. Она едва ли могла быть названа умною

или развитою женщиною, тривіальныхъ выраженій у нея проскальзывало не мало, и ея языкъ часто напоминалъ языкъ того общества, которое вращается въ Петербург въ «благородк», какъ оно само называетъ благородное собраніе; но у нея было много сноровки, хитрости, кошачьихъ ужимокъ, вншняго лоска, хотя мн все казалось, что она кого-то копируетъ, кому-то подражаетъ. Разговоръ велся въ какомъ-то минорномъ тон. «Она постарла, она погибшее созданіе, ей тяжело ея положеніе» — эти фразы не сходили съ ея устъ, наконецъ, она договорилась до фразы: «мы, Травіаты», и я понялъ, какую роль она разыгрываетъ въ данную минуту. Она выражала сожалніе объ утраченной двической наивности, о простой жизни въ своей семь, о томъ, что она не понимала тогда такихъ людей, какъ я, о томъ, что она увлеклась, тогда какъ надо было посовтоваться съ умными и честными людьми и т. д. Я узналъ, что она посл замужества училась по-французски, взявъ француженку-компаньонку, что она брала уроки музыки и пнія, что она много читала французскихъ романовъ. Когда мы вошли въ ея квартиру, меня изумило обиліе шелка, бронзы, цвтовъ, картинъ, не нужностей французскаго издлія и книгъ той же стряпни изъ мастерскихъ Дюма-сына, Понсонъ-дю-Терайля, Белло. Это была въ полномъ смысл квартира кокотки — яркій примръ безумнаго бросанія денегъ на совершенно не нужныя, на крайне малоцнныя, по художественной работ или по матеріалу, вещи и цлый университетъ свтскаго разврата: затйливыя мягкія кушетки, фривольныя статуэтки, амуры и зефиры на картинахъ, описаніе жизни новйшихъ Фринъ въ романахъ, мягкій полусвтъ розоватыхъ лампъ, опьяняющіе ароматы распустившихся гарденій, розъ, панкратій и ландышей. Закуривъ легкую папиросу и болтая со мною, Марья Александровна успла мн сообщить, что она вышла замужъ поневол, что она почти не видитъ своего мужа, что около нея вертится цлый рой ухаживателей, что — ахъ, она вовсе не такъ дурна, какъ о ней думаетъ свтъ! Въ то же время она пожимала мн руки, просила быть ея другомъ, бранить ее, и если бы я былъ юнъ и неопытенъ, то я врно былъ бы къ концу вечера однимъ изъ многихъ ея рабовъ. Повидимому, у нея вошло въ привычку интриговать всхъ мужчинъ, длать ихъ хоть на минуту своими любовниками, практиковаться въ кокетств съ каждымъ встрчнымъ. Я могъ только удивляться ея артистическимъ способностямъ играть «рольэ» Она, въ какой-нибудь часъ времени, сумла разыграть и роль кающейся Травіаты, и роль заигрывающей съ новой мертвой кокетки, и роль дловой женщины, серьезно задумывающейся о будущемъ. Правда, переходы были слишкомъ быстры, ни одна роль не продолжала разыгрываться долго, но все же это умнье на нсколько минутъ проникнуться извстною ролью было изумительно. Только два-три раза и то на минуту прорвалась натура капризной и пошловатой женщины, когда въ комнату не во-время вошла компаньонка и когда лакей не разслышалъ какого-то приказанія. Но грубый и раздражительный тонъ, вызванный этими людьми, тотчасъ же сгладился мягкимъ щебетаньемъ и очаровательной улыбкой. Она сдлалась еще обворожительне, она придвинулась еще ближе ко мн, когда пріхалъ мой пріятель.

— Ахъ, это вы! — воскликнула она и дружески протянула ему руку. — Я сегодня вполн счастлива, я воскресла!.. Я уже думала, что все прошлое во мн умерло, а оказывается, что нтъ, что оно еще живетъ во всемъ моемъ существ… Она еще разъ пожала его руку и прошептала:

— Спасибо вамъ, что вы привели его!

Мы проболтали за полночь и на прощаньи Марья Александровна сказала мн:

— Я жду васъ завтра!

Я было попробовалъ отговориться, но она перебила меня:

— О, хоть одинъ еще вечеръ!

— Ну, братъ, поздравляю! — расхохотался мой пріятель, когда мы вышли на улицу. — Капитальное дло обдлалъ для Марьи Александровны…

— Кто? — спросилъ я.

— Да ты же, кому же больше! — отвтилъ онъ.

Я не понималъ ничего.

— Какъ же: старый другъ ея ты, внезапно встртились въ театр посл разлуки, тотчасъ же ухали вмст, случилось это какъ-разъ въ то время, когда ей опротивли ея жизнь, ея поклонники, свтъ. Теперь она покается передъ тобой во всхъ содянныхъ во время вашей разлуки прегршеніяхъ, вымолить твое прощеніе, падетъ къ твоимъ ногамъ съ воплемъ:

«Отъ ликующихъ, праздно болтающихъ, Обагряющихъ руки въ крови, Уведи меня въ станъ погибающихъ За великое дло любви!»

И у ея названнаго крестнаго папаши, у ея пажей и рыцарей, у ея биржевыхъ агентовъ и сотрудниковъ не станетъ боле Марьи Александровны!..

— Что ты за чепуху городишь! — сердито проговорилъ я.

— Чепуха или нтъ, а такъ надо было представить дло въ глазахъ свта, — отвтилъ онъ:- и такъ я его и представилъ, тмъ боле, что именно этого и желала Марья Александровна. Недаромъ же она назвала тебя старымъ другомъ, недаромъ ухала въ половин пьесы съ тобой, недаромъ она велла мн сказать всмъ, что она не хочетъ ихъ видть!