Милые бездельники

Шеллер-Михайлов Александр Константинович

— Ну, братъ, ты, кажется, ужъ слишкомъ много маккіавелизма приписываешь этой глупенькой бабенк,- сказалъ я.

— Что она глупенькая бабенка — это врно, что она уметъ лукавить и интриговать — это тоже врно, что олухи царя небеснаго, ея поклонники, попадаются на ея незамысловатыя удочки — это тоже врно, какъ дважды-два четыре, — проговорилъ мой пріятель. — Разъ она, братъ, постригаться въ монахини хотла, когда долго не давали мста одному изъ ея prot'eg'e, и въ монастырь ежедневно здила къ обднямъ въ теченіе недли…

— Ну, и…

— И дали желаемое мсто.

Мы помолчали.

— А то разъ она поступила проще: ея нареченный крестный папаша… Онъ, надо теб замтить, крестилъ не ее, а ея сестру, но она его для удобства зоветъ своимъ крестнымъ отцомъ… Такъ вотъ этотъ крестный папаша плохо отдлалъ ея будуаръ. Она разсердилась, раскричалась, сняла туфли и нахлопала его по щекамъ….

— Ну, это ужъ, дйствительно, совсмъ просто, — засмялся

я.

— Просто, но радикально, — отвтилъ мой пріятель. — Противъ такого, аргумента устоять трудно. Въ самомъ дл, человкъ самъ всякаго обидитъ, всхъ распекаетъ, всмъ распоряжается, и вдругъ женщина бацъ-бацъ! лупитъ его туфлей по щекамъ. Это такъ ново, такъ неожиданно, такъ оригинально, что такую женщину нельзя, не- обожать. Все этикетъ, да этикетъ — это вдь и прістся, нужно же и оплеушины попробовать. Недаромъ же Орлова уважала Фотія: передъ ней вс лебезили и кланялись, а онъ первый ее крпкимъ словомъ принялъ. Это, братъ, чисто психическія воздйствія. Помниніь, какъ у Миллера-Красовскаго въ педагогик…

Спустя минуту, мой пріятель продолжалъ въ раздумьи:

— А вдь она и за тебя прибьетъ, пожалуй, своего старикашку. Придетъ она завтра. Станетъ она разсказывать, что ты встртился съ нею, что ты былъ въ нее влюбленъ и прежде, что ты сгораешь и теперь къ ней страстью, что ты предлагаешь ей бросить, все и удалиться съ тобою въ пустыню, что она готова для тебя на все. Начнутся упреки, слезы и, можетъ-быть, битва. Врать она мастерица: и плачетъ — вретъ, и смется — вретъ.

— Ну, я-то не стану играть роль мнимаго обожателя и не пойду къ ней даже завтра, — сказалъ я.

— И отлично сдлаешь, потому что тебя завтра не примутъ

— Она же звала…

— А все-таки не приметъ. Завтра утромъ она повоюетъ и помирится со старикомъ, который дасть общаніе хлопотать о дльц жида, а вечеромъ они будутъ блаженствовать, разыгрывая идиллію примиренія. Тутъ ужъ будетъ не до тебя, а до выманиванья денегъ: купи это! подари то! А ты лучше, попросту, какъ-нибудь утречкомъ зайди къ ней и говори, какъ я, въ шутливомъ тон — друзьями будете. Она баба нужная, для изученія годная.

Я послдовалъ совту пріятеля, не пошелъ въ назначенный часъ къ Марь Александровн, постилъ ее какъ-то утромъ, заговорилъ въ шутливомъ тон, и Марья Александровна развернулась, впала въ мой тонъ, начала скабрезвичать и даже показалась мн ужъ черезчуръ пошловатою. Какой-нибудь часъ бесды показалъ мн эту женщину всю во весь ростъ; праздная, изнженная, капризная, мало развитая, плохо образованная, лукавая, она брала только бойкостью, беззастнчивостью, ловкостью и красотою, которая, при разныхъ новйшихъ пособіяхъ, казалась дйствительно замчательною. Привлекало къ Марь Александровн обожателей и то обстоятельство, что она беззастнчиво готова была за деньги обдлать всякое дло и также беззастнчиво готова была за деньги отдаться всмъ крайностямъ разврата. Нравственной узды у нея не было никакой, границы ея безнравственности трудно было предвидть впередъ. Про нее ходили слухи самые невроятные для тхъ, кто не зналъ ее лично, но, познакомившись съ нею поближе, трудно было сказать, что она не пойдетъ на тотъ или другой чудовищный скандалъ. Это было настоящее дитя столичной праздности, распущенности, безнравственности и продажности. Деньги и удобства были ея единственными кумирами. Изучать подобныхъ людей нечего долго, потому что они — глуповатые и пошловатые — высказываются быстро.

Но рядомъ съ ней или, врне сказать, за ней стоялъ субъектъ, заинтересовавшій меня. Этотъ субъектъ былъ мужъ Марьи Александровны.

* * *

Въ нашемъ обществ существуетъ масса мелкихъ чиновничьихъ семей, гд нжные родители холятъ и лелютъ, кормятъ лакомымъ кусочкомъ и обучаютъ въ гимназіяхъ какихъ-нибудь любимчиковъ-сынковъ, но въ то же время эти едва сводящіе концы съ концами, въ сущности очень добродушные и даже честные по-своему люди, твердятъ денно и нощно, при всякомъ удобномъ и неудобномъ случа, этимъ любимчикамъ-сынкамъ: «Голубчикъ, веди ты себя скромне! Сторонись ты отъ озорниковъ-товарищей! Бду наживешь ты только съ ними! Да на людей-то смотри ты поласкове! Ласковый теленокъ двухъ матокъ сосетъ! Тоже не знаешь, гд найдешь, гд потеряешь! Бросишь хлбъ назади, а онъ очутится впереди! Начальству-то будь ты покоренъ! Начальство знаетъ, что длаетъ! Ты съ людьми хорошъ и они съ тобой хороши!» И все это говорится съ лаской, при всхъ этихъ наставленіяхъ раздаются поцлуи, гладятъ мальчика по головк, ты, молъ, у насъ паинька! И растетъ мальчикъ румяный, выхоленный, заласканный и самъ такой тихій, предусмотрительный, нжный, мягкосердечный, мухи не обидитъ. Но чмъ тише и мягче онъ, чмъ больше смотритъ «красной двушкой», чмъ боле онъ конфузится при каждой мелкой шалости, тмъ боле мирволить ему начальство въ училищ. Онъ, можеть-быть, тупъ, но онъ усерденъ; онъ, можетъ-быть, лнивъ, но онъ отличнаго поведенія; его переводятъ изъ класса въ классъ за благонравіе, если не за успхи; ему даютъ

мсто за добрыя качества, но не за знаніе и не за умъ. Въ такой обстановк и въ такихъ условіяхъ въ откормленномъ теленк сильно развивается склонность къ мечтамъ о разныхъ благахъ и лнь для упорнаго труда къ пробиванію пути къ этанъ благамъ: избалованному мечтателю все кажется, что эта блага ниспадутъ на него сами собою, какъ манна небесная, и если онъ что-нибудь длаетъ для достиженія ихъ, такъ это только то, что онъ ходить аккуратно на службу, усердно вскакиваетъ и краснетъ передъ начальствомъ, пополняетъ мелкія порученія какой-нибудь начальнической экономки, вздыхаетъ, проходя съ опущенными взорами передъ дочерью начальника, однимъ словомъ играетъ роль цломудренной невсты, плняющей выгоднаго жениха. Такой невстой, плняющей выгоднаго жениха, былъ и мужъ Марьи Александровны до своей женитьбы. Служа или, врне сказать, посщая мсто службы, онъ прислуживалъ всмъ, краснлъ передъ всми и вмсто дла писалъ стихи «къ ней», длалъ росчерки подъ своею подписью, выводилъ затйливые вензеля и ждалъ, когда его женятъ за благонравіе и цломудріе. Невста, о которой онъ мечталъ и боятся мечтать, была Марья Александровна, дочь его ближайшаго начальника, названная крестница одного высокопоставленнаго лица. Два раза онъ поднялъ ей со вздохомъ платокъ въ церкви, три раза онъ удостоился въ клуб подержать ея шарфъ, одинъ разъ въ Свтлое Христово Воскресенье осмлился поцловать ей ручку — этого было довольно для самыхъ невроятныхъ грезъ, для писанья двухъ сплетенныхъ между собою вензелей, изъ которыхъ одинъ былъ его, а другой ея вензель. И вдругъ, о счастіе! мечты сбылись: его пригласили въ домъ къ его начальнику, его оставили съ нею наедин, ему дали понять, что онъ можетъ «осмлиться». Онъ «осмлился» и наречённый крестный папаша двушки сказалъ ему:

— Я буду васъ имть въ виду!

Марья Александровна была не изъ трусливыхъ, но она боялась той минуты, когда ей придется объяснить молодому мужу, что она далеко не такъ чиста и невинна, какъ кажется. Волненіе ея къ концу свадебнаго вечера возросло до того, что она, оставшись съ-глаза на-глазъ съ мужемъ, расплакалась и въ слезахъ начала говорить, что ее погубили. Его такъ тронули ея слезы, что онъ и самъ всплакнулъ, обнимая ее, и только шепталъ:

— Богъ съ ними! Богъ съ ними!

Все, такимъ образомъ, обошлось какъ нельзя лучше и даже придало особенную поэзію любви молодыхъ супруговъ, плакавшихъ, въ объятіяхъ другъ у друга.

Такимъ же мягкимъ и покладистымъ мужемъ оказался Александръ Семеновичъ Перцовъ, когда названный крестный отецъ его жены сталъ слишкомъ часто посщать ихъ, усылая при этомъ Перцова то съ какими-то порученіями, то въ театръ, то, наконецъ, просто въ командировки. Ему прибавляли жалованье, ему длали подарки, и онъ быль доволенъ, потому что оцъ теперь былъ, въ сущности, обезпеченъ на будущее время и застрахованъ отъ всякой необходимости работать, а работа была для него всегда какимъ-то пугаломъ, чмъ-то грязнымъ и утомительнымъ, чмъ-то отрывающимъ человка отъ спокойствія и отнимающимъ время у удовольствій. Истиннымъ счастіемъ онъ считалъ: спокойствіе, праздность, посщеніе театровъ, прогулку по Невскому на рысак, ужинъ съ товарищами въ трактир, хорошую одежду, интрижку «съ двочками», какъ онъ выражался самъ. Теперь это все стало доступно ему, и онъ даже не сердился, когда на него иногда набрасывалась съ какой-нибудь бранью или упреками Марья Александровна, раздраженная чмъ-нибудь.

— Ну, цыпка моя, душонокъ мой, опять тебя разсердилъ кто-нибудь! — успокаивалъ онъ ее. — Ну, давай твои лапки, я ихъ расцлую! Царица ты моя ненаглядная!

И онъ цловалъ ея руки, становился передъ ней на колни, гладилъ ея ножки своими красивыми руками, заигрывалъ съ нею, какъ съ капризнымъ ребенкомъ. Иногда онъ былъ противенъ въ эти минуты даже ей; иногда же она, разнузданная и привыкшая къ разгулу, съ циничнымъ смхомъ говорила:

— Вотъ и хорошо, что у меня мужъ подъ рукой. — Эта фраза: «Мужъ подъ рукой» быстро распространилась въ кружк Марьи Александровны, и съ той поры Перцова иначе и не звали, какъ «Мужемъ подъ рукой».

По-своему онъ былъ счастливъ. Но онъ былъ трусъ по натур, по воспитанію — и это его погубило.

Праздность есть мать всхъ пороковъ, говоритъ прописная истина, но у этой матери рождается еще боле дтей, когда она сама является дочерью избалованности, изнженности, закормленности. Александръ Семеновичъ, выхоленный, избалованный, изнженный съ дтства, стремился къ праздности, какъ къ высшей цли въ жизни, но, достигнувъ этой цли, онъ началъ мечтать о наслажденіямъ, объ удовольствіяхъ, объ удовлетвореніи своихъ животныхъ инстинктовъ, которые такъ сильно развиваются въ здоровомъ, откормленномъ, взлелянномъ организм. На это были нужны деньги, и онъ доставалъ ихъ пригоршнями изъ кармановъ жены. Жена не морщилась, не возражала, пока онъ былъ еще нуженъ ей, какъ мужъ подъ рукой. Но чмъ больше расширялся кругъ ея знакомыхъ, ея поклонниковъ, ея обожателей, чмъ больше она чувствовала любви къ нажив, къ крупнымъ кушамъ, тмъ чаще пробуждался въ ней вопросъ: