Милые бездельники
Шрифт:
— Колю за подлогъ векселя арестовали, — сказала она коротко, отрывисто, точно стискивая зубы отъ боли.
Я и руками всплеснула. Господи Боже мой, бда какая! Миша сквозь зубы проворчалъ:
— Докутился!
Она, не обращая на насъ вниманія, не глядя на насъ, сла къ столу и прибавила:
— Я здсь останусь!
Я сразу не поняла, гд она останется. За столомъ съ нами, думаю. Съ чего же это она говорить? Потомъ сообразила и испугалась.
— Какъ же, говорю, маточка? Разв можно? Одной-то? Вдь у насъ и вещи уже уложены…
Тутъ поднялся съ мста Миша и заходилъ по комнат.
— Она права, нельзя ей хать, — коротко сказалъ онъ.
Онъ подошелъ къ Ол и погладилъ ее по голов, точно отецъ ребенка.
— Бдная двочка, — проговорилъ
Она только еще ниже голову наклонила. А я это успокоиться не могу, сообразить ничего не въ силахъ. Не понимаю, что это они говорятъ.
— Какъ же, говорю, ты жить-то здсь будешь? Что люди-то скажутъ?
— Ахъ, полноте, — нетерпливо сказалъ мн Миша. — Не одна она будетъ. Я тоже не поду…
Я и руками всплеснула.
Оля поднялась и быстро проговорила ему:
— Нтъ, нтъ, не надо!
Потомъ взглянула въ лицо Миши и пробормотала:
— Добрый мой., ты на все для меня готовъ, а я…
У нея вдругъ перехватило голосъ, слезы такъ и хлынули изъ глазъ. Вижу, захлебывается она отъ рыданій. Миша подошелъ къ ней, приласкалъ ее, а она молча прижалась губами къ его рук. Онъ даже покраснлъ, но руки не отнялъ, не шевельнулся, точно такъ и слдовало, чтобы она ему руки цловала… Тутъ-то только я и прозрла: давно мой Миша безъ ума любилъ ее, давно она поняла это и всми силами старалась избгать объясненій, избжать отказа; Миша тоже чутьемъ угадывалъ, какой отвтъ онъ получитъ, и зналъ, почему ему отвтятъ: «нтъ», а не «да». И такъ мн горько, такъ обидно стало тогда-за моего Мишу, что даже согршила я тогда, возроптала въ душ на Бога и впервые на бднаго Николашу вознегодовала. «Гд же, думаю, правда? Этотъ честный, добрый, хорошій, а страдать ему молча приходится, никто и вниманія на него не обращаетъ, а тотъ, погибшій онъ человкъ, никакія силы не спасутъ его, а съ нимъ няньчатся, ему себя въ жертву приносятъ…» Даже къ Ол, прости Ты меня, Господи, точно враждебность какая въ душ проявилась…
Латкина перекрестилась.
— Стала Оля посщать Николашу въ тюрьм, несмотря на вс его протесты, — разсказывала старуйка посл небольшого перерыва. — Онъ и каялся, и называлъ себя погибшимъ человкомъ, но она всми силами старалась поддержать въ немъ бодрость духа и ршительно объявила ему, что, что бы съ нимъ ни случилось, она будетъ его женою, послдуетъ всюду за нимъ. Много это придало ему бодрости, ну и отрезвлъ онъ въ тюрьм, другимъ человкомъ какъ будто сталъ. Мы вс ея ршенія знали, но ни я, ни Миша не смли ее отговаривать. И то сказать: я и любила, и жалла Николашу, знала, что, кром Оли, никто ему не подастъ руки помощи, что погибнетъ онъ, въ конц-концовъ, безъ поддержки, и хотя скорбла за Мишу, а все-жь молчала; Миша же не могъ отговаривать Олю, потому что не доврила бы она ему, въ этомъ случа не поврила бы, заподозривъ его въ томъ, что онъ не безъ расчета отговариваетъ ее. Да и не такой онъ человкъ, чтобъ сталъ отговаривать ради своихъ интересовъ. Честная и прямая душа, хоть и байбакъ, и медвдь неуклюжій… Между собою-то мы часто говорили, что не спасетъ она его, а только себя загубитъ, такъ какъ ужъ слишкомъ мало выдержки было въ мальчуган, характера, силы воли не было у него… Измучилась и я за это время, всхъ троихъ жаля. Не знала о чемъ и молиться, что и просить у Бога. Бывало, стану молиться, стану на колни и только твержу: «Твори, Господи, волю Свою! Спаси ихъ всхъ». А гд спасеніе — и придумать я не могла… Время же подходило къ окончанію процесса надъ Николашей. Почти наканун умеръ скоропостижно Владиміръ Степановичъ, не успвъ сдлать духовнаго завщанія. Такимъ образомъ Николаша богачомъ сдлался и въ то же время ждалъ ссылки. Насталъ и день суда. Пошли Оля съ Мишей въ судъ. Я не пошла. Тяжело ужъ очень мн было слушать, какъ нашего мальчика публично шельмовать будутъ. Страшны ваши новые суды, ой, какъ страшны! Душу человческую передо всмъ обществомъ на изнанку выворачиваютъ, публично шельмуютъ человка, прежде чмъ осудятъ. И прокуроръ его треплетъ, и адвокатъ ему бока моетъ… Можетъ-быть, оно такъ и слдуетъ,
— Ну, что? — спрашиваю.
— Оправдали, — говоритъ Миша.
Гляжу я только на Олю, стоитъ она задумчивая, нерадостная, точно не того она ждала, не того желала. Я стала креститься.
— Гд же, говорю, Николаша?
— Похалъ благодарить адвоката, товарищи сошлись поздравлять, — отвтилъ Миша, тоже хмурый, сдержанный.
Оля ни слова, точно замерла. «Что это съ ними, думаю. Или хотли, чтобъ мальчика въ Сибирь упекли?» Протянули мы кое-какъ день до вечера, точно посл похоронъ. Вечеромъ пріхалъ Николаша, возбужденный, радостный, цлуетъ руки у Оли.
— Вотъ и я! — говоритъ. — Видишь, не засидлся съ пріятелями. Теперь скорй устроить дла и свадьба, свадьба!
Оля улыбнулась, точно ожила, развеселилась.
— А я ужъ боялась, — начала она.
— Ну, вотъ еще! — перебилъ онъ. — Нтъ, довольно, урокъ хорошій данъ!.. Эти вещи не забываются, довольно одного того, что я ускорилъ смерть отца…
Онъ сдвинулъ брови.
— Бжать бы отъ самого себя хотлъ, — сказалъ онъ мрачно. — Мн страшно войти въ нашъ домъ, какъ я все вспомню… И за что онъ изъ-за меня, что я ему?..
Онъ стиснулъ зубы, вспомнивъ, должно-быть, послднее объясненіе съ отцомъ.
— Оставайся у насъ, — сказала я спроста.
— Нтъ, какъ же, — замтилъ онъ. — Это совсмъ неловко! Нтъ, ничего, надо все пережить, все выпить до дна. И такъ слишкомъ легко отдлался…
Говорить онъ это, а самъ, вижу я, волнуется, тревожится, посидть на мст не можетъ, точно ни со своими думами, ни со своими желаніями справиться не можетъ. «Ну, и то сказать, — подумала я, — тяжелое время пережилъ, опомниться, въ себя придти еще не можетъ…»
Начались у него съ этого, дня хлопоты по утвержденію въ правахъ наслдства, по вводу во владніе имніемъ, возня съ бумагами, съ нотаріусами, съ адвокатами. Почти каждый день заглядывалъ онъ хоть на часокъ къ намъ, но всегда озабоченный, всегда суетливый. Ол все подарки привозилъ.
— Зачмъ ты тратишься! — говоритъ, бывало, она. — Разв это мн нужно?
— Да я бы теб вс брильянты скупилъ, — скажетъ, бывало, онъ:- чтобы всю, всю тебя засыпать ими.
Она только пожметъ плечами.
— Самъ прізжай почаще — это лучшій подарокъ для меня, — говоритъ она.
Онъ начнетъ цловать ея руки.
— Дорогая моя, милая! И за что ты меня такъ любишь? Не стою я такой любви. Безхарактерный, негодный, гадкій я человкъ…
Говоритъ это, а у самого въ голос и на глазахъ слезы.
— Старайся сдлаться хорошимъ, — съ улыбкой замчаетъ она.
Онъ только вздохнетъ.
— И не врится, чтобы я могъ сдлаться инымъ человкомъ. Вры у меня въ себя нтъ, силъ нтъ…
И потомъ вдругъ ободрится:
— Да нтъ, ты поможешь, ты поддержишь меня? Да, вдь? Скорй бы кончить дла и тогда…
— Да для чего ты хочешь прежде кончить дла, а потомъ жениться? Разв теперь нельзя?
— Но какъ же? Тутъ нужно разъзжать, вотъ въ имніе нужно създить…
— Ну, вмст будемъ здить…
— Да, да, и то правда…
Онъ встрепенулся, когда она это сказала, ухватился за эту мысль, заторопился свадьбой…
— Боюсь я, кутитъ онъ, — какъ-то замтилъ мн Миша.
— Что ты, у него дла, — сказала я, испугавшись.
— Да, дла и кутежи, кутежи и дла, и чего больше — это одинъ Богъ знаетъ! — продолжалъ онъ. — Не можетъ онъ вырваться изъ кружка своихъ товарищей. Теперь они еще больше остятъ его. Ну, и за нсколько мсяцевъ воздержанія нужно же себя вознаградить. Потомъ угрызенія совсти. Э, да кто разберется въ этой душ!.. Тяжело будетъ Ол вырвать его изъ этого омута.