Милые бездельники

Шеллер-Михайлов Александр Константинович

— Ну, удутъ, тогда…

Миша перебилъ меня.

— Никуда онъ самъ не удетъ, силой его можно только вырвать… И зачмъ только его оправдали! Сослать бы его, далеко сослать, чтобы ни старыхъ друзей, ни прежней обстановки, ни знакомыхъ соблазновъ не было. Тогда, можетъ-быть, еще и исправился бы… хотя и то сомнительно…

Впервые я видла Мишу не только раздраженнымъ, но почти злымъ.

Я перебилъ разсказъ старушки и спросилъ:

— Неужели Ольга Александровна дйствительно любила его?

Марья Ивановна вопросительно посмотрла на меня, точно не сразу понявъ мой вопросъ, и потомъ сказала:

— To-есть была ли она въ него влюблена? Нтъ, нтъ! Просто любила его, какъ мать. Вы, мужчины, этого чувства не знаете. Это мы, женщины, способны такъ любить. Вотъ у меня

тоже дти были, одинъ родился горбатенькимъ и хроменькимъ, такъ я, что грха таить, больше всхъ другихъ дтей его любила. Такъ вотъ и она его любила… Ну, а онъ — одъ безъ ума отъ нея былъ… Это-то и мучило его: съ одной стороны любовь, а съ другой проклятая привычка, отъ которой силъ не было отдлаться… Если бы онъ не любилъ ее такъ сильно, давно бы онъ на ней женился, не заботясь, что за доля ждетъ ее впослдствіи… А его мысль объ этомъ постоянно мучила, постоянно грызло сознаніе, что онъ ее загубитъ…

Она вздохнула.

— Душа-то человческая вся изъ противорчій состоитъ. Станешь въ ней рыться — самъ не вришь, какія чувства къ ней рядомъ живутъ…

Потомъ она опять перешла къ разсказу:

— Великій постъ приходилъ къ концу. Свадьба должна была состояться на оминой недл. Не безъ страха смотрла я на Олю, готовя все къ ея свадьб, точно хоронить ее собиралась. И сама она была тревожна, вдумчива, серьезна. Только она боялась не того, чего я боялась. Я боялась, что ей тяжело будетъ жить въ замужеств, а она — она не врила до послдней минуты, что ей придется назвать мужемъ Николашу. И каждый разъ, когда онъ не являлся день или два — ея тревога росла. И у него въ отношеніяхъ къ ней начали проявляться какія-то неровности, всего чаще сталъ онъ говорить, что его нужно бы бросить, оставить у дверей какого-нибудь кабака издохнуть. А то вдругъ начиналъ просить, чтобы она не оставляла его, не сердилась на него, имла бы съ нимъ терпніе. Только разъ случилось такъ, что онъ не приходилъ четыре дня сряду. Оля ходила блдная, похудвшая, молчаливая, точно къ смерти приговоренная. Наконецъ не выдержала она, пошла сама къ нему…

Старушка печально качала головой.

— Пришла она къ нему, позвонила, говоритъ человку: «баринъ дома?» Человкъ усмхнулся, говоритъ: «дома-съ». Велла она его позвать и осталась ждать его въ зал. Тутъ только она услыхала звуки голосовъ въ другихъ комнатахъ, громкій хохотъ, звонъ посуды. Она испугалась, понявъ, что у Николаши гости. Но уходить было поздно, въ дверяхъ показался самъ Николаша съ салфеткой въ рук, весь раскраснвшійся, пошатывающійся.

— Это ты? — воскликнулъ онъ. — Что случилось? Какъ ты сюда попала!

— Ты такъ давно не былъ… я думала, — начала она съ смущеніи.

— А! Поглядть захотлось, какъ я живу… Не рано ли начинаешь шпіонить?

Онъ сдлалъ къ ней нсколько шаговъ, спотыкаясь на ходу, и засмялся:

— Ну, что-жъ, смотри… Хорошъ?.. Что-жъ, хорошъ, не хорошъ, а жить съ такимъ придется. Да. Только помни…

Онъ нахмурилъ брови и продолжалъ рзко:

— Я не желаю, чтобы за мной шпіонили!.. На помочахъ хотятъ водить… теперь уже… что же будетъ посл… я не ребенокъ… вс такъ живутъ… вс!..

Она поняла, что съ нимъ нельзя говорить, что нужно скоре уйти. Ее душили слезы.

— И что за манера: къ холостому мужчин ходить, къ жениху ходить? Что скажутъ люди: невста ходить къ жениху! Гд это видано? Я хочу, чтобы мою жену уважали, чтобы не говорили, что она сама шлялась ко мн невстой, вшалась на шею… И безъ того говорятъ, что меня пеленать жена будетъ! Да… Взнуздать и осдлать хотятъ…

Оля только вскрикнула:

— Довольно! Довольно!

Она. захлебываясь слезами, шатаясь, пошла къ выходу. За нею раздался смхъ нсколькихъ голосовъ пріятелей и пріятельницъ Николаши. Они изъ любопытства пробрались къ дверямъ залы, чтобы посмотрть, съ какой незнакомкой бесдуетъ хозяинъ. Обернувшись назадъ и увидавъ всю эту пьяную ватагу, Николаша сразу какъ бы отрезвлъ и крикнулъ:

— Подлецъ, подлецъ!

На другой день Николаши не стало: онъ наложилъ на себя руки.

Марья Ивановна, круто оборвавъ разсказъ, набожно перекрестилась.

* * *

— Ты бы

расплакался, — продолжала Латкина, спустя минуту: — если бы теб показать письмо, написанное имъ передъ смертью Ол. Всю душу онъ излилъ въ немъ, писалъ, что онъ сознаетъ, что для такихъ людей, какъ онъ, нтъ исправленія, что нихъ нужно держать въ четырехъ стнахъ, въ тюрьм, чтобы они отстали отъ своихъ привычекъ, что его привычки приняли характеръ умопомшанія, и бороться съ ними уже нельзя, что онъ, женившись на Ол, не исправился бы, а только загубилъ бы и ее, такъ какъ она не была бы даже застрахована отъ оскорбленій. Поистин слезами все письмо было написано. Въ конц его просилъ онъ прощенія у нея, у всхъ насъ… А люди-то, люди-то что стали говорить, узнавъ о его caмоубійств. И подлецъ-то онъ, и негодяй-то, и отцеубійца. Господи, и посл смерти-то не пощадили его, не сжалились надъ нимъ. Вс, вс забросали грязью, обвинили…

— И только Ольга Александровна вынесла ему оправдательный приговоръ? — сказалъ я.

— Да, и она, и мы, то-есть я и Миша, — добавила старушка. — Но, врь мн, голубчикъ, на страшномъ судилищ не обвинителей, а оправдывающихъ услышитъ Господь!

Воцарилось на нсколько минутъ тяжелое молчаніе. Потомъ старушка, вздыхая и качая головой, тихо прошептала:

— Вотъ ужъ и полгода прошло посл его смерти, а Оля все еще не вполн успокоилась… Жду я, не дождусь, когда она опять повеселетъ, расцвтетъ… Миша не теряетъ надежды, бодро смотритъ на будущее… Что-жъ, можетъ-быть, Богъ и успокоить ее, будетъ она еще счастлива… Вдь Мишу-то она любить.

Черезъ нсколько минутъ на алле передъ террасой показались Михаилъ Петровичъ и Ольга Александровна. Они шли тихо, рука объ руку, она склонилась немного къ нему на плечо. Ихъ лица были невозмутимо спокойны и, какъ мн показалось, выражали полное счастіе. Можетъ-быть, они, эти два добрыя и честныя существа, договорились до послдняго желаннаго слова. Дай Богъ!

— И взгляни, что за пара! — тихо шепнула мн Латкина. — Они-то ужъ сумютъ быть счастливыми…

Лтній день уже клонился къ концу, въ саду все гуще и гуще становились тни, кругомъ царила невозмутимая тишина. Только изъ залы доносились ожесточенные раздражительные споры и крики: «такъ только сапожники играютъ», «вы сами лапти плетете», «съ вами садиться не слдуетъ». Не дожидаясь окончанія игры, весь охваченный впечатлніемъ слышаннаго мною разсказа, я прошелъ въ отведенный мн флигель. Я долго не могъ уснуть, отворивъ окно и смотря на разстилавшіеся передъ нимъ холмистые луга, прорзанные извилистой рчкой. На необозримомъ пространств не было ни души; сама природа, казалось, погрузилась въ сладкую дремоту подъ темнвшимъ надъ нею безоблачнымъ, звзднымъ небомъ. Въ моей голов роились думы о тхъ людяхъ, которые предстаютъ на судъ ближнихъ, о тхъ ближнихъ, которые выносятъ этимъ людямъ обвинительные или оправдательные приговоры. Какія обстоятельства, какія невзгоды, какія скрытыя отъ всхъ страданія доводятъ однихъ людей до проступковъ, до преступленій, до паденія, а другимъ въ ршительную минуту суда надъ ближнимъ, завдомо преступнымъ, очевидно виноватымъ, уличеннымъ во всемъ, внушаютъ произнести: «Нтъ, невиновенъ!» И этотъ вопросъ — вопросъ объ обвинительныхъ и оправдательныхъ приговорахъ — казался мн боле глубокимъ и боле сложнымъ, чмъ онъ представляется обыкновенно въ какихъ-нибудь полемическихъ газетныхъ статьяхъ, написанныхъ наскоро людьми, боящимися не опоздать къ партіи въ винтъ…

IX

Изъ встрчъ съ здоровыми людьми

Въ частной человческой жизни есть тоже свои високосные годы. Они отличаются отъ обыкновенныхъ високосныхъ годовъ только тмъ, что послдніе наступаютъ періодически, черезъ извстные сроки, а въ первыхъ человкъ никогда не можетъ сказать впередъ, когда ему придется поминать Касьяна Немилостиваго. Такимъ високоснымъ годомъ для меня былъ 1877 годъ, и въ немъ Касьянъ былъ именинникомъ, кажется, не одинъ разъ, а едва ли не триста шестьдесятъ пять разъ. Нсколько тяжелыхъ утратъ и сотни мелкихъ неудачъ, составившихъ вмст одну большую неудачу, потрясли окончательно мое здоровье. Къ весн 1878 года я былъ уже совсмъ боленъ. Пришлось обратиться къ совтамъ друга-доктора.