Моя Чалдонка
Шрифт:
Едва раздался звонок на большую перемену, у дверей бывшей гардеробной, где оборудовали буфет, выстроилась очередь. Помещение было небольшое — приходилось впускать школьников партиями.
У дверей дежурили семиклассники. Они сдерживали нетерпеливых малышей. Дима Пуртов, протолкавшись ближе к двери, бренчал серебром, но, сколько ни подсчитывал, рубля не набиралось. Он увидел медленно и важно шествовавшую Тамару Бобылкову:
— Бобылиха, дай двадцать копеек, до рубля не хватает.
Тамара, и так злая сегодня, совсем вышла из себя:
— Грубиян,
— Я и знал, что не дашь. Задавишься, а не дашь. Ходишь бойко, а в дневнике…
— Двойка! — подсказал Веня.
— А вы… вы невежи! — не осталась в долгу Тамара. — А я… а я про вас что-то знаю! Да, знаю!
Дима хотел дать Тамаре тумака, но не успел: дверь растворилась, и пятиклассники с шумом и криком ринулись в буфет.
Школьники увидели столики, покрытые новой светло-зеленой клеенкой с цветастой каймой, деревянную стойку со стеклянной витриной под белыми занавесками, раздатчицу — семиклассницу Валю Басову — и Антонину Дмитриевну в белых халатах. Ребята невольно приумолкли и замедлили шаг. Их заинтересовала стойка и стеклянная витрина. Круглые стограммовые булочки с зеркально блестящей коричневой корочкой громоздились в больших фанерных ящиках. Булочки были разрезаны пополам, в середину вложен кусок холодного мяса. В стеклянных матовых блюдцах с высокими краями светился красной капустой и квадратиками свеклы винегрет. Строем стояли граненые стаканы с компотом. В желтом взваре, похожем чем-то на подводное царство, виднелись нежно-прозрачные ягоды абрикоса, круглые, с морщинистой кожей лепешки яблок, темные, как птичий глаз, шарики вишни.
Завтрак — булочка, винегрет, компот — стоил рубль.
— Дай мне, Валя, на восемьдесят копеек! — попросил Пуртов.
— Как же тебе сделать на восемьдесят? — ответила Валя. — Булочка с компотом стоит семьдесят копеек, булочка с винегретом — шестьдесят пять.
— Дай ему все… — вмешалась Антонина Дмитриевна, — он завтра принесет двадцать копеек.
Неся к столику свой завтрак, Дима смешно задвигал ушами, когда проходил мимо Бобылковой.
— Эх, Тамара Бобылкова, до чего ты бестолкова! — тихонько пропел он. Но на душе у него скребли кошки.
— Винегрет-то, смотрите, с постным маслом, — восторгался Веня, — а в компот даже лимон положен!
— Ребята, — шепнул Дима, — слышали, что Тамарка сказала? Что она про нас знает!
— Да ну, ерунда! — ответил Володя.
Он был очень расстроен: все думал о своей пропавшей тетради. К кому она могла попасть, к кому?
— У Нины новый бантик — васильковый, — громко сказала Маша. — Потрясающий! А сама ужас какая грустная вышла из класса, а потом почему-то вернулась.
Поставив стакан с компотом, Володя стремглав бросился из буфета — едва не сбил с ног Антонину Дмитриевну.
У двери класса стоял с красной нарукавной повязкой Ерема Любушкин. Он обхватил Володю своими лапами.
— Ерема, пусти, ну пусти, пожалуйста!
— В класс нельзя!
— А Нина там?
— Там. Она нездорова.
— Ерема, ну пусти: мне нужно ей сказать очень важное.
Любушкин оглянулся, быстро открыл дверь и втолкнул Володю в
Нина сидела за своей партой, хмурая, бледная, и старательно обвертывала в газету тетрадь по рисованию. Увидев Володю, она ниже склонила голову. Только васильковый бантик виднелся над партой.
— Нина, я тебя всюду ищу, — сказал мальчик. — Ты почему не завтракаешь?
Нина не ответила. Володя порылся в своей сумке, сел рядом. Правой рукой он придвинул к себе Нинину тетрадь, левой протянул ей рубль.
— Иди, Нина, позавтракай. Я тебе помогу — обложку пока разрисую, а потом мне надо тебе что-то сказать.
Нина вскочила на ноги, рванула к себе тетрадку:
— Помогу! Сама знаю, что хочешь сказать! «Не-по-нят-ли-вая!» Ты меня на смех подымаешь! Я не думала, что ты такой…
Володя выпрямился:
— Нина!
— Не буду я с тобой дружить, я… тебя ненавижу… и тайны твои ненавижу… — и выбежала из класса.
«Тайны?» Ну ладно, тайны. Но когда, когда он подымал ее на смех? Этого же не было!
Володя несколько минут сидел неподвижно, потом резко отодвинул от себя Нинину тетрадь и тоже выбежал из класса.
24
Пятиклассники шли домой после уроков.
— Ох, и здорово же получилось! — восторгался маленький Отмахов, поворачиваясь то к Володе, то к Диме. — Столярка — точно живая: шевельнулась, заскрипела и по-ошла! Я думал, она взлетит!
— Тише ты сумной своей! — сказал Дима. — Да-а! Башка у Сени варит. Земли-то, правда, сколько бурунов навалили!
— Мы-то с тобой нисколько, — сказал Веня. — Вот Володя со своим отрядом…
— «Мы-то, мы-то»! Скажи спасибо, что дров дяде Яше навозили. И хватит игрушечками заниматься. Столярка, дрова! Октябрь вот уже кончается… Что, Володя, молчишь?
— Да я хоть завтра, — быстро заговорил Володя. — Столярку и без меня оштукатурят. И внутри — подумаешь, приборка! Для девчонок работа. Говорю, хоть завтра.
— Вот и ладно. — Затем Дима с безразличным видом спросил: — С Нинкой-то… из-за чего поругались?
— Так, из-за ничего! Я ей плохого ничего не сделал… Какую-то ерунду наплела. — Володя говорил все с большей запальчивостью. — А уж нажаловалась — не прощу! Утром приходит Любовь Васильевна — прямо к отцу в кабинет. Слышу, громко разговаривают, а о чем, не пойму. Я из своей комнаты несколько раз выбегал, будто попить. Три кружки воды выпил, пока понял: про меня. «Я докажу, уж лучше по-доброму», — это Любовь Васильевна отцу. И гусеницей обозвала, только не понял, отца или меня. И почему гусеницей? Вот уж зверь нашелся! Да мне теперь все равно…
— Я тебе говорил, Володя: с девчонками не дружи! — сказал Дима. — Разве сравнить с нами! Такие капризы разведут, так тебя профыркают! Их только за косы дергать, чтобы визжали.
— Нина не такая, это не Тамара, — внезапно сказал Вени, — и не Лиза. Лиза любит пореветь, чтобы ее пожалели, а сама линейку за спиной держит.
Володя молчал. Если бы кто знал, как хотелось ему, чтобы Нина попросила у него, как прежде, стиралку или карандаш, и как он волнуется, когда ее вызывают к доске!