Муля, не нервируй…

Фонд А.

— Ты так исхудал, — опять нарушила напряженную паузу Наденька, а Дуся ловко подсунула мне кусок кулебяки.

— Модест, ты только посмотри, что стало с бедным мальчиком! И побрил голову ещё, — взволнованно обратилась она к бывшему мужу.

— Сейчас модно брить головы, — невозмутимо молвил Мулин отчим, флегматично намазывая кусочек хлебушка каким-то пахучим паштетом. Вроде как грибным.

Я тоже попробовал и паштет, и соус.

Когда мы доели щи, Дуся ловко поменяла посуду и перед нами материализовалось нежное рагу, буженина под луком, какие-то мясные рулетики с черносливом и изюмом, фаршированная

рыба и мясные биточки. Были ещё несколько видов блинчиков с разной начинкой: от мясной до рыбной. Всё в лучших купеческих традициях. Интересно, это они так к приходу Мули расстарались, или у них в порядке вещей такая перемена блюд?

После нежного ванильного суфле Модест Фёдорович предложил пройти в кабинет, «дёрнуть по рюмашечке». Я понял, что сейчас и состоится этот разговор.

Кабинет Мулиного отчима впечатлял, конечно. Особенно дубовые панели на стенах и массивный стол, покрытый зелёным сукном.

Кивнув мне на мягкое кресло, Модест Фёдорович всё также молча вытащил из бара пузатую бутылку и разлил по хрустальным рюмочкам янтарный напиток.

— За всё хорошее! — поднял рюмочку Мулин отчим и первым выпил.

Я последовал его примеру. Мда, а здесь знают толк в истинном гедонизме. И зачем Муля от них ушел?

Модест Фёдорович крякнул и вытащил сигарету, собираясь закурить.

— Можно и мне? — попросил я.

— Ты разве куришь, Муля? — обозначил удивление чуть приподнятой бровью Модест Фёдорович.

— Иногда, — обтекаемо ответил я и тоже прикурил предложенную сигарету. В отличие от сигарет Фаины Георгиевны, эта была хоть и крепче, но гораздо душистей и не драла горло.

Повисла пауза. Я так понял, от меня ждут каких-то слов. В чём накосячил Муля и почему они разругались, я не знаю, и вот что мне говорить? Но что-то говорить было надо и поэтому я сказал так:

— Отец! — при этих словах Мулин отчим вздрогнул, но взял себя в руки и кивнул с деланным равнодушием.

А я продолжил:

— Я много думал с момента нашего последнего разговора…

Судя по тому, как дёрнулось лицо Мулиного отчима, разговор этот явно был не просто разговором. Но он опять взял себя в руки. Я невольно восхитился — вот воля у человека.

— И я понял главное. Я был абсолютно не прав, — сказал я и лицо у Модеста Фёдоровича удивлённо вытянулось. Создалось такое впечатление, что он сейчас вот-вот заплачет. Таки проняло мужика.

— Какие бы у меня не были на тот момент мотивы, — продолжил толкать речь я, — но ты навсегда останешься моим отцом. Пусть так получилось, что ты не кровный, но ты вырастил меня, воспитал, дал свою фамилию и отчество, мы с тобой близки по духу.

Модест Фёдорович, дрожащими руками, плеснул себе в рюмочку ещё коньяку и одним махом выпил.

— Поэтому я хочу попросить у тебя прощения, отец, — сказал я, — давай спишем это на мой юношеский максимализм и отсутствие опыта, эмоции, глупость… Я хочу жить с тобой в мире.

Я встал и протянул ему руку. Модест Фёдорович тоже встал и рывком заключил меня в объятия.

— Муля, ты всегда будешь мне сыном… — на глазах у него таки показались слёзы. Я дипломатично сделал вид, что не заметил, — ты у меня единственный сын!

Примирение состоялось.

Мы уселись обратно, и Модест Фёдорович смущённо из-за проявленных эмоций разлил коньяк по рюмкам.

Выпили. Закурили ещё по одной сигарете.

— Ты изменился, Муля, — задумчиво отметил отчим, — сильно изменился. Очевидно, идея отселить тебя и дать возможность пожить отдельно, была верной.

Я не нашелся, что сказать и только кивнул.

— Но теперь, когда всё уладилось, ты же вернёшься ко мне жить? — осторожно, прощупывая почву, спросил Модест Фёдорович и тут же лицо его передёрнулось, — или будешь жить с ними?

Под «ними», очевидно, подразумевалась Наденька и Мулин биологический отец, Павел Григорьевич Адияков.

Мда, в этом треугольнике ничего ещё окончательно не решено.

Поэтому я сказал:

— Отец, так вышло, что Павел Григорьевич является моим биологическим родителем. И не моя тут вина. Поэтому я не могу не общаться с ним. Ты бы и сам также поступил на моём месте. А с матерью — тем более. Потому что, как бы она не поступила, права она или нет, но она — моя мать…

За дверью послышалось сдавленные рыдания.

Мы с Модестом Фёдоровичем понятливо переглянулись и разлили ещё по одной.

— И я её просто люблю, ведь она — моя мать. И я никогда не должен давать оценку её действиям…

За дверью заголосили и послушались торопливые удаляющиеся шаги (паркетный пол прекрасный проводник звуков).

— Надежда всегда была такой импульсивной, — вздохнул Модест Фёдорович и покачал головой. — Так ты переедешь ко мне?

Он устало потёр лицо и вздохнул. Мне стало жаль мужика. Хотя, с другой стороны, это был брак по расчёту, всё, что он хотел — получил. Так что теперь вздыхать?

А отчиму я сказал:

— Нет, не перееду, — и, видя, как дёрнулось его лицо, быстро прояснил. — Я решил жить и дальше там. Понимаешь, отец, я уже вышел из детского возраста. Почувствовал вкус свободы. Дед был великим человеком. Ты тоже. А вот я теперь тоже должен доказать, что я достойно продолжаю род Шушиных-Бубновых. И что я ничем не хуже вас с дедом.

— Вот и я о том же! — загорячился Модест Фёдорович, — переезжай сюда, твоя комната тебя ждёт. И комитет этот не нужен тебе совершенно. Это всё Наденька со своими идеями… Я договорюсь с Тимофеем Ксенофонтовичем, он тебя возьмёт пока к себе на кафедру. Подготовим тебе диссертацию, защитишься, а потом можно будет или в нашем НИИ устроиться. Или даже лучше сперва в Киев поехать, там место завкафедрой держат, годика три на периферии побудешь, а потом вернешься и сразу Ученым секретарём к нам пойдёшь.

Я невольно восхитился — как красиво для Мули вымощена зелёная улица. Нужно просто не сопротивляться. И уже через пару лет и у него будет такая же номенклатурная квартира, и прислуга, и всё остальное.

Но это был не мой вариант. Мне было интересно самому с нуля всего добиться, и чтобы было не хуже, чем в моей прошлой жизни. Так мне хоть жить интересно. Да и Фаине Георгиевне помочь смогу, только работая в Комитете.

Но и от плюшек отказываться не хотелось. И я сказал:

— Отец, ты смог сам сделать свою научную и профессиональную карьеру — о том, что он, по сути, сам себя продал взамен на фиктивный брак, я ясное дело говорить не стал, — Я тоже ношу фамилию Бубнов. И хоть она не моя по крови, но меня же воспитал ты, причём как своего сына. Поэтому я тоже хочу всего добиться сам!