Муж есть муж
Шрифт:
Людской прилив снова захватывает меня, мягко толкает. Если бы вся эта толпа пела псалом, никто бы не удивился. Ночь издает дикий шум, кричащий, как неон и огни. Ребенок слушает раковину:
– Я его слышу!
– говорит он, более очарованный пойманным морем, чем тем, что плещется у наших ног.
Молодожен надевает зеленое, как волна, кольцо на палец своей жены, которую так напугала рыба.
– Ща ты у меня услышишь, как жопа звенит!
Я оскорбленно поворачиваюсь. Но это всего лишь милый отец семейства в плохо сидящей рубашечке
Вдруг, двигаясь против течения, волну паломников разбивают три оглушительно хохочущие девушки. Они носят со знанием дела разлохмаченные джинсы, утыканные стеклянными изумрудами и топазами. У них голубые или зеленые ногти. Они пахнут огнем, мускусом и свободой, а у той, что толкает меня, тело горячее, будто она собрала весь жар ушедшего дня.
– Скажи-ка! Ну и девицы!
– цедит меж сжатых губ жена раболепно кивающему мужу.
Да, они очень дурного тона девицы.
Мне бы хотелось увидеть их еще раз.
– Алисочка! Дай мне руку, ты упадешь!
Бабушки всегда были секретом Гро. Они и сейчас здесь, в черном с ног до головы, как во времена моего детства. Алисочке лет восемь-девять, это ужасное существо, увешенное дурацкими украшениями, она носит больше медалей, чем ветеран, и серьги, как у кассирши.
Вот она торгуется с бабушкой, ее рука за фисташковое мороженное.
Бабушка сдается.
– Двойное!
– сурово уточняет Алисочка!
Процессия останавливается перед киноафишей.
На этой неделе:
КОШКА НА РАСКАЛЕННОЙ ГРЫЖЕ.
Вскоре на экране:
ЗАПИПИСКИ ПИККВИКСКОГО КЛУБА.
– Скажи, бабуля, - спрашивает Алисочка, - мы пойдем в кино?
– Если ты будешь хорошо себя вести, - отвечает бабуля.
Думаю, я угощу себя оршадом на террасе Кафе де Пари, восстановлю силы. Колонны, водянисто-белого цвета железный вьюнок, граненые стекла, круглые мраморные столики с покореженными ножками, вы еще помните те времена, когда от абсента таял в ажурной ложечке сахар? На эстраде веселая старушка, одетая в испанскую шаль с шелковой бахромой, стучит на рояле.
“Если ты будешь хорошо себя вести…”
Что это значит, “хорошо себя вести”?
Когда я была маленькая и задавала вопросы о дяде Сабине, мне отвечали:
“Он дурно себя вел”
И, естественно, Добрый Боженька его наказал. Добрый Боженька очень рано забрал его к себе. Принимая во внимание рассеянность Доброго Боженьки, я тогда решила, дяде просто не повезло. Боженька мог бы устроить проверку в другой день. Нет, надо было, чтобы он попал именно на глупости дяди. Какая жалость! Он был так красив…
Бедный Сабин. Бедный дядюшка. Слушай, знаешь, что мы сделаем, дядюшка? Сегодня мы вместе выйдем в свет. Извини, нюанс: я тебя выведу! Я, твоя правнучатая племянница Людовика. Я родилась через пятьдесят пять лет после твоей смерти. И вот, сегодня вечером я вывожу тебя в общество. Я купила тебе пакет-сюрприз, и ты найдешь там дозу неизвестного
Ты выздоровел.
Ты красив, Сабин.
Ты в расцвете лет, мир будет принадлежать тебе, лошади бьют копытами во дворе, запряженные в зеленые кареты с золотыми буквами на кузове:
Fons Calda
Чудесные источники
Фонкода
Общество Бань
Кампердон и Братья
Лошади бьют копытами, а потом поскачут на совсем новый вокзал за прелестными пациентками, которые прибывают со всего мира с чемоданами, полными кокетства. Они, конечно, приезжают ради воды - маленький хрустальный мерный стаканчик в чехле из тростника или тисненой кожи - но они приезжают так же ради тебя, Сабин Кампердон, прекрасный холостяк из Септимании. Под тенями торжествующего Фонкода ты обнимешь самых прекрасных за их тонкие талии, медленные шаги в аллеях, качание кринолинов в горошек, шелковые зонтики, жилеты с бахромой, сладострастное комкание тафты, тепло руки под митенкой…
Ты сделаешь нас богатыми! Ты отправляешь свою воду по всей Европе! И даже в Америку! Миссис Фергюссон, эта обворожительная оригиналка, больше не может без нее обходиться! Твое фото в Галлуазе. “Признанный источник, общественный интерес” - сказал президент Республики. Поговаривают о визите итальянской королевы! Победа, дядюшка! Продолжай, это богатство и слава. Мы ведем большое стадо, и наши лошади гордятся нами.
Увы, это мечты.
Ты тоже много мечтал. И ты дорого заплатил за отравленный поцелуй. Ты умер в расцвете лет, в боли и гнили, о тебе вспоминали только шепотом. Но я скажу тебе кое-что хорошее: есть предписание, брат мой. Этим вечером я беру тебя за руку и вывожу из семейного чулана. Если бы ты знал, как мораль изменилась с развитием науки! Теперь любовь…
– Могу я позволить себе предложить вам рюмочку?
Что за дурацкий голос? Невозможно, чтобы он принадлежал дяде!
Тип-соблазнитель, очень солидный в своих ботинках из белой замши, стоит передо мной.
Какое пробуждение!
Я составляю свой отказ по образу и подобию отказа молодой женщины с фиалковыми глазами. Вежливо, но твердо.
Он уходит с обычным своим довольным видом, должно быть, он сохраняет его и в самых ужасных поражениях.
Он мне испортил оршад!
А все-таки, как хорошо на этой террасе.
Пианистка весело гробит Болеро Равеля, потом резко перескакивает на Фуникули-Фуникула. Музыка киоска и города на водах. Четыре местных старожила рубятся в карты рядом со мной на салфетке, жирной от воспоминаний. Они говорят на провансальском, и волшебный язык защищает их, отрезает от вульгарности и шума. Тридцать лет назад, когда я приезжала сюда с бабушкой, были такие же сеньоры из Гро… Тридцать лет назад? Что я такое говорю? Сорок лет назад!