Музыка души
Шрифт:
Незадолго до концерта Моррис Рено дал в честь Петра Ильича роскошный званный обед. Просторная зала в доме Рено сияла позолотой, на высоких окнах висели бархатные портьеры. Стол был весь усыпан цветами. Возле прибора каждой дамы лежал букет, а для мужчин приготовили букетики из ландышей, которые, когда гости расселись, каждый вздел в бутоньерку фрака. Около дамских приборов стоял портретик Петра Ильича в изящной рамке.
До того, как сели за стол, Рено подвел его познакомиться с высокой светловолосой девушкой, державшейся скромно, но уверенно.
– Мисс Адель Аус дер Оэ. Она пианистка и будет исполнять ваш Первый концерт.
–
– Конечно. Завтра вечером вас устроит?
– Вполне.
Она улыбнулась и отошла, а Рено продолжил рассказ:
– Адель приехала в Америку четыре года назад без гроша, но заручившись приглашением сыграть в симфоническом обществе концерт Листа – она его ученица. Ее игра понравилась, посыпались приглашения со всех сторон. И везде ее сопровождал огромный успех. В течение четырех лет Адель слонялась из города в город по всей Америке, et voil`a – у нее капитал в полмиллиона марок!
Вот она Америка – в мгновение ока здесь можно сделаться миллионером.
Обед длился более двух часов и состоял из невероятного количества изысканных кушаний. Особенно поразил десерт. В коробочках подали мороженое, а при нем аспидные дощечки с грифельным карандашом и губкой, на коих были изящно начертаны отрывки из сочинений Петра Ильича. Предполагалось, что на этих дощечках он оставит свой автограф. Нигде и никогда его не принимали с такой любовью и почтением. Будь он моложе, наверное, испытывал бы большое удовольствие от пребывания в интересной новой стране. Но сейчас он переносил все как легкое и смягченное благоприятными обстоятельствами наказание. Стремление по-прежнему оставалось одно: домой, домой, домой! Только письма от родных приносили утешение, помогая справиться с тоской. Поэтому утренние часы, когда доставляли корреспонденцию, стали для него лучшими минутами дня.
***
В день концерта Петр Ильич нервничал как никогда. Ему предстояло выступать ни много ни мало перед пятитысячной публикой. Первым номером стояла увертюра Бетховена «Леонора» под управлением Дамроша, и в ожидании своей очереди Петр Ильич устроился в ложе с семейством Рено.
Дамрош вышел на сцену, дал вступление – и четырехголосный хор в сопровождении органа запел «Славословие». После чего начались речи, под конец которых епископ Генри Поттер провозгласил:
– Мужчины и женщины Нью-Йорка, мы преподносим вам эту чудесную работу. Торжественно храните, оберегайте и используйте ее до самого конца. Во имя и от имени президента и директоров музыкальных залов Нью-Йорка я провозглашаю здание открытым, с этого момента оно посвящается целям, для которых было сооружено.
Снова зазвучала музыка, и к хору, исполнявшему национальный гимн «Америка», присоединилась публика.
После антракта Петр Ильич спустился из ложи в артистическую. Фанфары оркестра и шумная овация всего зала встретили его появление за дирижерским пультом. Волнуясь, он неловко и смущенно поклонился несколько раз, повернулся к музыкантам и поднял палочку. Все замерло.
Торжественный коронационный марш произвел фурор. Как только затихли последние звуки, раздался взрыв аплодисментов, за ним еще один. Автора вызывали снова и снова. Четырежды пришлось выходить на поклоны.
Два дня до следующего выступления были посвящены светским визитам, обедам и концертам.
Перед исполнением Третьей сюиты Петра Ильича вновь охватил страх. Странное дело: уж сколько раз он дирижировал этой сюитой! Идет она прекрасно, чего беспокоиться?
Концерт состоялся как раз в его день рождения, и, будто почувствовав это, супруга Рено с утра прислала ему массу цветов. Однако, едва закончив выступление, он сбежал, отказавшись от всех предложений. Сил не было после нервотрепки концерта еще и сидеть за званым ужином. С трудом пробравшись сквозь толпу дам, окруживших его в коридоре и таращившихся на него с восторженным сочувствием, Петр Ильич поспешил домой. Наконец-то можно вздохнуть с облегчением, побыть в одиночестве, предаться наслаждению молчания.
На самом деле, грех было жаловаться: его превосходно принимали – газеты даже писали, что он произвел сенсацию. Третью сюиту превозносили до небес, но еще больше – мастерство дирижера.
«Мистер Чайковский, мужественный, решительный и глубоко вдохновенный дирижер, каким является вождь оркестра в полном смысле слова, имеющий знания, достоинство, сильную энергию, самообладание и магнетизм, превратил оркестр в нечто похожее на совершенно иной коллектив музыкантов. Без преувеличения можно сказать, что симфонический оркестр, которым добросовестно, но неумело дирижирует мистер Дамрош, неожиданно и быстро превзошел себя в артистическом смысле, как преображается человек, к которому прикоснулась волшебная палочка».
Прочитав такие похвалы, Петр Ильич остался в недоумении. Неужели он в самом деле настолько хорошо дирижирует? Или американцы пересаливают?
На следующее утро его с новой силой начали осаждать посетители: репортеры, композиторы, авторы либретто. Кроме того, со всех концов Америки приходили целые вороха писем с просьбой автографа, на которые он добросовестно отвечал.
По необъяснимой причине перед последним выступлением Петр Ильич вдруг перестал волноваться. Весь день до концерта он провел в визитах и приемах посетителей. Погода стала прямо-таки тропической. И это в конце апреля!
Первый фортепианный концерт, великолепно исполненный Адель Аус дер Оэ, встретили с таким энтузиазмом, какого в России не бывало никогда. Вызывали без конца, махали платками, кричали: «Upwards!» [37] Дамы во время антрактов и после концерта толпами собирались поглазеть на автора. Иные даже осмеливались подойти и выразить восхищение.
Этим грандиозным триумфом закончилась нью-йоркская деятельность Петра Ильича. Еще пара дней ушла на прощальные визиты и ужины, в том числе у устроителя концертного зала Карнеги. Невысокий старичок, напоминавший Островского, жил на удивление скромно и не производил впечатления богача, обладающего тридцатью миллионами долларов. Особенно же покорила его любовь к Москве, которую он посетил два года тому назад.
37
Еще (англ.)
Карнеги безмерно восхищался Петром Ильичом и выражал это бурно и непосредственно, точно ребенок: весь вечер хватал его за руки, крича:
– Вы некоронованный, но самый настоящий король музыки!
Обнимал, вставал на цыпочки и высоко поднимал руки, чтобы изобразить его величие. Наконец, привел все общество в восторг, изобразив, как Петр Ильич дирижировал. Вышло ужасно похоже и забавно. Без сомнения приятные изъявления любви вместе с тем вызывали смущение и неловкость. Он не чувствовал себя достойным столь чрезвычайных похвал.