Музыка души
Шрифт:
***
Перед концертами в Балтиморе и Филадельфии, Петр Ильич поехал посмотреть на Ниагару. Эту экскурсионную поездку устроил для него Майер, заявивший, что он просто обязан увидеть знаменитый водопад.
Несмотря на невероятную, даже излишнюю роскошь поезда, поездка далась тяжело из-за страшной духоты и долгого сидения на одном месте. Поезд почти не останавливался. При этом только первые часы пути – по берегу Гудзона – были интересны для взора, все же остальное время за окном расстилалась плоская и малопривлекательная местность.
Заботами Майера в Ниагара-Фолс для Петра Ильича уже приготовили номер в скромном
Утром его ждало ландо, кучер которого одновременно выполнял обязанности гида: возил, куда следует, и отчасти словами, отчасти жестами указывал, что делать. Первым делом он повез Петра Ильича на Goat Island. Грохот, становившийся все громче по мере приближения, здесь просто оглушал – так что объясняться приходилось исключительно жестами. Взяв вправо, кучер остановился и велел спуститься к уровню Американского водопада. Выйдя из ландо и пройдя по указанной тропинке, Петр Ильич замер в восхищении от неописуемой красоты и величественности зрелища. Тонны воды потоком низвергались с громадной высоты, поднимая столько брызг, что все вокруг окутала, точно туманом, водяная дымка. А над ней сверкала радуга.
Находившись и насмотревшись на эту часть водопада, Петр Ильич прошел к окраине острова. Там среди свежей зелени уже красовались одуванчики. Хотелось сорвать несколько из этих красавчиков с запахом весны, да на каждом шагу торчала доска с напоминанием, что даже дикие цветы нельзя срывать.
По возвращении на материк по мосту перебрались на Канадскую сторону. Пропасть, внизу которой бушевала вода, устрашала: голова кружилась при одном взгляде. На канадской стороне туристам предлагалось спуститься под водопад. Было жутко, но Петр Ильич переборол себя и решился, дабы потом не мучиться мыслью, что струсил. Сначала ехали на лифте, потом шли по темному тоннелю и, наконец, оказались в пещере, перед которой низвергалась вода. Интересное и красивое, но пугающее зрелище.
В отель Петр Ильич вернулся к обеду, переполненный впечатлениями. К сожалению, непрекращающаяся нервная усталость мешала наслаждаться прогулкой и красотой местности, как следовало бы. Будто что-то расклеилось внутри.
***
Вернувшись на пару дней в Нью-Йорк и успев там безумно устать от визитов, гостей, журналистов и обедов, Петр Ильич выехал в Балтимор. Он так стремился отделаться от всех знакомых, чтобы его оставили в покое, но, оказавшись один в балтиморской гостинице, почувствовал себя жалким и несчастным. В основном оттого, что все здесь говорили исключительно по-английски.
Языковые проблемы начались уже за завтраком: официант-негр в ресторане никак не мог понять, что Петр Ильич хочет просто чаю с хлебом и маслом. Пришлось идти в офис, где тоже никто ничего не понял. Когда он уже готов был отчаяться и махнуть рукой, на помощь пришел какой-то господин, понимающий по-немецки. А ведь здесь предстоит провести несколько дней, не в состоянии нормально объясняться с окружающими!
Получив желаемое, Петр Ильич устроился за столиком, как вдруг появилась Адель Аус дер Оэ с сестрой. Он ужасно им обрадовался – все-таки по музыке свои люди. Вместе и отправились на репетицию, которая обернулась настоящей катастрофой. Оркестр, хоть и недурной, был слишком мал, чтобы исполнять Третью сюиту. Пришлось срочно менять программу, и после долгих колебаний Петр Ильич остановился на Струнной серенаде. С ней пришлось изрядно повозиться.
– Не расстраивайтесь, – утешила его Адель. – Просто этот оркестр много путешествует и утомлен переездами. Они соберутся.
Концерт прошел неплохо, но публика осталась холодна. А потом опять начались визиты, знакомства с новыми людьми и обеды. К концу этой кутерьмы Петр Ильич испытывал не только усталость, но и невыразимую ненависть ко всем.
Погуляв по симпатичному городу с небольшими, кирпичного цвета домами, он выехал в Вашингтон.
***
На вокзале Петра Ильича встретил Боткин – секретарь русской миссии в Вашингтоне, который и пригласил его сюда. За обедом к ним присоединились советник посольства Грегр и первый секретарь Гансен. Какое же невероятное облегчение получить наконец-то возможность говорить по-русски!
После обеда, прошедшего весело и непринужденно, все вместе отправились в миссию на музыкальный вечер. Общество в посольстве было, конечно, исключительно дипломатическим: посланники с женами и дочерями да лица из высшей администрации. И все эти высокопоставленные лица были ласковы с Петром Ильичом, поминутно выказывая свое восхищение его талантом.
Программа вечера состояла из его Трио и Квартета Брамса. Причем сами члены посольства и играли. Секретарь Гансен, к примеру, оказался весьма недурным пианистом.
После музыки подали холодный ужин. А, когда большинство гостей разъехалось, осталось около десяти человек русских, и они долго еще сидели у большого круглого стола, попивая превосходнейший крюшон. Невыразимо приятно было пообщаться с соотечественниками, вновь услышать родную речь. Правда, тоска по родине и желание немедленно рвануть в Россию от этого только увеличились.
После последнего концерта в Филадельфии Петр Ильич вернулся в Нью-Йорк, где тут же начали одолевать посетители, репортеры и просьбы автографов. Утешало только то, что это последний день в Америке. Наконец-то домой! Все новые знакомые, у которых он побывал перед отъездом, завалили его подарками, в числе которых – миниатюрная статуя Свободы и роскошный портсигар.
Посетив концерт, устроенный в его честь – с массой спичей и оваций, – побеседовав с сотней лиц, написав сотню автографов, усталый до изнеможения и неистово страдая от боли в спине, Петр Ильич в сопровождении неизменных Рено и Майера поехал на пароход.
Цена на роскошном «Бисмарке» была сумасшедшей – триста долларов! – зато каюта удобная и просторная. Распрощавшись с американскими друзьями, провожавшими его чуть ли не со слезами, Петр Ильич немедленно лег спать.
***
Дни обратного плавания проходили размеренно и однообразно, если не считать сильной бури, однажды настигшей пароход. А ведь нью-йоркские знакомые уверяли, будто в это время года море превосходно, и Петр Ильич совершенно в это уверовал. И вдруг такое разочарование!
Наконец, когда море успокоилось, он даже нашел в себе силы для работы: начал набрасывать эскизы симфонии. И только пассажиры портили настроение. Ладно бы они просто лезли на знакомство. Привыкнув в Нью-Йорке постоянно говорить, когда хотелось молчать, Петр Ильич не особенно тяготился обществом других людей. Но ведь они приставали, чтобы он поиграл в концерте, устраиваемом в салоне.