Музыка души
Шрифт:
Фет – приятной наружности старик с окладистой седой бородой и большими добрыми глазами – встретил их с распростертыми объятиями. Раньше Петру Ильичу не приходилось встречаться со знаменитым поэтом, творчество которого он очень любил, и он нервничал перед знакомством. Но Афанасий Афанасьевич был столь доброжелателен и прост в обращении, что волнение быстро исчезло – точно они были давними друзьями.
Когда-то в «Русском вестнике» Петр Ильич читал воспоминания Фета и, судя по ним, решил, что как человек он не особенно интересен. Однако напротив: Афанасий Афанасьевич показал себя приятным, полным оригинальности и юмора собеседником.
Не
– Как, должно быть, приятны прогулки в вашем парке! – выразил свое восхищение Петр Ильич. – Я видел его мельком, но совершенно очарован.
К его удивлению Фет лишь пожал плечами, а Мария Петровна с улыбкой заметила:
– Да Афанасий и не гуляет никогда: целыми днями сидит дома и диктует перевод Марциала или стихи. Разве что изредка выйдет на балкон – и все.
Как можно жить в столь поэтичном месте и не пользоваться этим? Будь у Петра Ильича такой парк, он бы по полдня в нем проводил.
– Кстати, о стихах, – сменил тему Николай. – Не прочитаете нам что-нибудь новое, Афанасий Афанасьевич?
Петр Ильич с укоризной посмотрел на брата – сам он терпеть не мог подобные просьбы. Но Фет встретил предложение благодушно, прочел немало стихотворений, поражая молодостью и свежестью своей музы. А больше всего Петр Ильич был тронут стихотворением, поднесенным ему лично:
– Тому не лестны наши оды,
Наш стих родной,
Кому гремели антиподы
Такой хвалой.
Но, потрясенный весь струнами
Его цевниц,
Восторг не может и меж нами
Терпеть границ.
Так пусть надолго Музы наши
Хранят певца,
И он кипит, как пена в чаше,
И в нас сердца!
Этот поэтический дар был дороже всех венков и сувениров, получаемых на концертах.
Два дня спустя, распрощавшись с братом и пообещав впредь бывать почаще, Петр Ильич уехал в Каменку. Понесенная семьей утрата ощущалась здесь на каждом шагу. Постоянно казалось, вот сейчас появится Саша, улыбнется, скажет что-нибудь ласковое, спросит, как дела… Но она не появлялась, и только Лева, всякий раз по привычке поворачивавшийся спросить о чем-то жену, вздрагивал, вспоминая, и с потухшим взглядом опускал плечи.
***
Едва Петр Ильич вернулся в Майданово, как к нему явился с донесением следователь.
– Вора мы нашли-с, – деловито сообщил он. – Это мальчишка Федька, камердинер господина Новикова. Однакож он отказывается говорить-с, где часы. Указывал то на одно-с, то на другое-с лицо – всех пришлось выпустить за выяснившейся непричастностью к делу. Множество раз привозили-с Федьку для указания места, где скрыты часы, изрыли-с весь парк – безуспешно. Изобретательность в выдумках у него поразительная! Что мы только не предпринимали-с: морили его голодом, кормили селедкой и заставляли страдать от жажды, напаивали пьяным, устраивали с переодетым сыщиком ложное бегство из-под ареста – ничего-с не помогло. Он только еще больше путает-с. И вот намедни он сделал-таки признание-с, на котором с тех пор твердо стоит… – следователь заколебался, явно смущенный результатом дознаний. – Говорит-с, будто часы скрыты у господина Новикова. И надо сказать, матерьялу-с для подозрений много.
Николай Васильевич Новиков был братом хозяйки Майданова, гостившим у нее. Новость неприятно поразила Петра Ильича. Он
– Не могли бы вы-с, Петр Ильич, пообщаться с Федькой? – продолжил следователь. – Может-с, при вас он раскается и скажет правду?
– Да, конечно, – согласился он.
Пришлось ехать в участок, где его попросили подождать в небольшой комнате, пока приведут обвиняемого. И вот вошел подросток с необыкновенно симпатичным лицом. Трудно было поверить, что он вор и злодей. Он улыбался, будто нисколько не беспокоясь о своем аресте.
– Зачем же ты ограбил меня, Федя? – как можно ласковее спросил Петр Ильич. – Скажи, где часы, и тебя отпустят.
– Сказывал уже – у Николая Васильевича, – с нахальным видом ответил мальчишка, но потом передумал: – Я вам всю правду поведаю – только наедине.
Петр Ильич вопросительно посмотрел на следователя, и тот кивнул. Их отвели в кабинет исправника. Там Федя кинулся в ноги и зарыдал:
– Простите меня, Петр Ильич, вора окаянного!
– Конечно, Федя, я прощаю тебя, – он поднял мальчика с пола, пытаясь успокоить. – Скажи только: где часы?
Федя внезапно успокоился и невозмутимо заявил:
– Никаких часов я никогда не крал.
Непостижимо! Петр Ильич растерялся от столь резкой смены настроений. Так он ничего и не смог добиться. Позже следователь объяснил, что Федька, получив прощение, решил, будто дело тем и кончится и Новиков выгорожен. Когда же ему объявили, что Петр Ильич простил его только в смысле христианина, он опять стал рассказывать, как отдал часы Новикову.
Петр Ильич начал жалеть, что вообще завел дело. Все это было так утомительно и неприятно! Жаль было Федьку, подвергавшегося в участке настоящим пыткам. Его даже стегали! Жаль было и Новиковых, которым грозил позор. Весь Клин, все окрестные крестьяне с лихорадочным интересом следили за делом. А Петру Ильичу было просто противно. И он попросил следователя замять дело и отпустить Федю. Бог с ними с часами.
Большую часть осени Петр Ильич безвылазно провел в Майданове. Сочинение шло успешно, здоровье тоже не подводило, и все-таки прежнего удовольствия от жизни в излюбленной обстановке не было. Тяготила бесконечная переписка, дошедшая до гигантских размеров. В том числе с антрепренерами, издателями и просителями всякого рода. Петр Ильич чувствовал себя мучеником почты. Но и не ответить совесть не позволяла. Вот и уходило каждый день огромное количество времени на письма зачастую чужим людям.
Еще больше настроение испортило письмо из Америки. Петра Ильича приглашали на три месяца с обязательством двадцати концертов, но за плату втрое меньшую полученной в мае. До сих пор он считал себя вправе думать, что имел большой успех в Америке, что его возвращения туда желают и ждут с нетерпением, что его популярность там сильно возросла. И вдруг такое понижение. Это сильно уязвило его, и в порыве оскорбленной гордости Петр Ильич потребовал двенадцать тысяч долларов, прекрасно сознавая чрезмерность своих запросов и рассчитывая именно на отказ. А значит, и ехать не придется. Опять же и лишних денег на поездку не было. Конечно, в своем безденежье он сам был виноват. Петр Ильич понимал, что его расходы намного превышают доходы. И не однажды давал себе обещание стать благоразумнее в тратах. Но… каждый раз все повторялось, и он снова и снова вынужден был прибегать к займам.