Музыка души

Курлаева Анна Владимировна

При приближении к Ла-Маншу море стало оживленнее: сотни небольших судов пестрели вокруг. И вот появился английский берег, местами скалистый, местами ровный, покрытый свежей весенней травой. Чуть больше суток шли вдоль Англии. Пользуясь превосходной погодой, Петр Ильич почти все время проводил на палубе, любуясь берегом и видом массы пароходов и парусных суден, снующих по Каналу.

В Куксгавене, куда прибыли ранним утром, пересели на маленький пароход и при звуках марша и криках «ура» доехали до таможни. После долгого утомительного таможенного досмотра Петр Ильич

вздохнул с облегчением. Вот и доплыли – можно сказать, почти дома.

***

Петербург встретил ясной весенней погодой. Он всегда был особенно хорош в конце мая, и от этого радость возвращения увеличивалась стократно. Сразу с вокзала Петр Ильич пришел к Модесту, где застал и Боба. Вопреки опасениям, племянник уже полностью оправился после смерти матери и выглядел вполне бодрым. Мысли о Саше были единственным, что отравляло пребывание в Петербурге. Американская суета имела хотя бы тот плюс, что благодаря ей Петр Ильич не имел возможности зацикливаться на горе. И оно незаметно отступило, оставив лишь светлую печаль по любимой сестре.

Модест поделился последними новостями и среди них – об отъезде Анатолия из Тифлиса.

– Его переводят в Ревель, и у него по этому поводу очередной приступ беспричинной тоски.

– Ну, я вполне понимаю, что ему не хочется покидать Тифлис – чудный город, – заступился Петр Ильич за брата.

– Зато в Ревеле ему обещают губернаторство, – пожал плечами Модест. – Он ведь к этому стремился. Коля так и сказал: «Не понимаю, чего ты убиваешься – радоваться надо».

Петр Ильич усмехнулся, представив выражение лица старшего брата, какое у него бывало, когда он пытался вразумить младших.

– Думаю, со временем Толя поймет выгоды нового положения и смирится.

Модест согласно кивнул: эти сетования на судьбу никогда не длились долго.

Фроловское разочаровало окончательно. Леса почти не осталось, а между тем требования хозяев увеличились. Нет, надо съезжать отсюда, как можно скорее.

После нескольких неудачных попыток найти другую усадьбу или даже купить небольшое имение Петр Ильич скрепя сердце вернулся в Майданово. Алексей устроил все, как прежде, но… жить здесь было противно.

Новикова обеднела еще больше, усадьба пришла в разрушение и клонилась к упадку. Кругом царили беспорядок и запустение. Недавно сгорел скотный двор, а вместе с ним выгорела часть сада, из-за чего прогулки стали неприятны. Но главное – дачники! Буквально из дому выйти невозможно.

Несмотря на неблагоприятные условия, Петр Ильич немедленно принялся за работу, которой накопилось немало. Прежде всего, предстояло заняться балетом и оперой. Потом с прошлой весны лежала готовая симфоническая поэма «Воевода», которую следовало инструментовать. Наконец, он собирался радикально переделать струнный секстет.

В глубине души по-прежнему мучаясь непонятным разрывом с фон Мекк, Петр Ильич решился написать ей еще раз. Точнее не ей, а ее зятю Пахульскому с просьбой передать письмо. Однако тот отказался, мотивировав это тем, что Надежда Филаретовна больна

и тяжело страдает, и он не может взять на себя смелость беспокоить ее. Было ли это правдой, или фон Мекк просто хотела тактично отвязаться от своего корреспондента? Мнительный Петр Ильич склонялся к последнему, из-за чего чувствовал себя приниженным и уязвленным в своей гордости. Может, она и не хотела этого, но ее поступок был жесток. То, что поспособствовать прекращению переписки могли родственники Надежды Филаретовны – тот же Пахульский, – ему в голову не пришло.

***

Лето стояло теплое и солнечное. В доме было душно, окна постоянно оставались открытыми. Только вечером наступала относительная прохлада, и тогда особенно приятно было посидеть на веранде. Петр Ильич лениво потягивал чай, одновременно просматривая письма, когда со двора донеслись знакомые голоса. Он вскинул голову, прислушиваясь. И точно: вот в ответ на реплику Алексея, сообщавшего, чем занят барин, послышался звонкий голос Боба:

– Не надо, не докладывай – устроим сюрприз.

Петр Ильич усмехнулся, вставая, и когда они появились – Боб, еще один племянник Саня Литке и Модест – насмешливо заметил:

– Чтобы устраивать сюрприз, надо вести себя потише. А то о вашем приезде все Майданово слышало.

– А я тебе говорил! – с поучительным видом заявил Саня.

Боб в ответ скорчил рожицу. Модест обменялся с братом понимающим взглядом: «Балбесы малолетние!»

Приезд родных перевернул четкий распорядок дня, но Петр Ильич не жаловался и был им рад. И от работы надо иногда отвлекаться, и соскучился он по ним за время длительных гастролей в Америке.

Модест поделился своим новым замыслом – он работал над пьесой «День в Петербурге».

– Рад, что работа идет хорошо, – одобрил Петр Ильич. – Но мне не нравится салонная цель твоей пьесы. Это несерьезно, Модя.

Тот пожал плечами со свойственным ему упрямым выражением лица:

– Зато ее точно будут играть. Чего не скажешь о театре.

– Это не причина, – возразил Петр Ильич.

Но разве Модеста переубедишь, когда он загорелся идеей? Он быстро перевел тему на свои отношения с Конради:

– Коля настоял, чтобы я заключил финансовую конвенцию с его банкирской фирмой.

Петр Ильич удивленно приподнял брови: это что еще за новости? С некоторым смущением Модест пояснил:

– Он все беспокоится, что средства, которые он тратит на меня, уходят впустую…

Петр Ильич нахмурился:

– Значит, эта история продолжается? А я-то думал, она ушла вглубь забвения. Модя, повторю тебе то, что говорил прежде: порви с Колей все отношения. Ну не отвратительную ли картину представляет положение, которое создает ваша конвенция? Коля считает гроши, которые ты получаешь из театров, и задумывается, хватит ли их на покрытие его милостей. Он смотрит на тебя как на наемного человека, в свое время получавшего деньги и содержание на всем готовом за известное дело. Теперь дела нет. Следовательно, все, что ты имеешь от него, тобой не заслужено. Уходи – и дело с концом.