Музыкальная классика в мифотворчестве советской эпохи
Шрифт:
Советские композиторы с увлечением погрузились в мир музыки Альбана Берга и с запозданием (в СССР) вошедшего в моду Густава Малера, одного из предшественников экспрессионизма. Ярчайший пример такого «погружения» – «Леди Макбет Мценского уезда», где Шостакович взял за основу сюжет, из которого могла бы родиться «правильная» веристская опера: кровавая история физиологических страстей, разворачивающаяся в «темной» патриархальной деревенской среде (для экспрессионизма гораздо привычнее городской пейзаж, как и в целом урбанистическая тема). Но осмыслялся этот сюжет через призму экспрессионистского гротеска, вовсе не свойственного веризму. Современная же критика (еще до выхода печальной памяти редакционной статьи «Сумбур вместо музыки») расслышала в звучаниях оперы исключительно «австро-немецкий» звуковой комплекс от Вагнера до Малера 376 .
376
Острецов А. «Леди Макбет Мценского уезда» // Cоветская музыка. 1933. № 6. С. 10 – 32. Острецов Александр Андреевич (1903 – 1964) – музыковед. Окончил аспирантуру при Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук (РАНИОН). С 1920-х гг. выступал в печати по проблемам советской музыки. Скупые факты о нем,
Еще более двусмысленным, чем к веризму, было отношение идеологов советской музыки к творчеству Джузеппе Верди. С одной стороны, его имя значилось практически в любой оперной афише российских столиц или провинциальных городов. С другой стороны, идеологическая оценка его сочинений сформировалась не сразу, а потому вокруг их легитимности разгорались жаркие дебаты.
Музыка Верди – и только она! – оказывается олицетворением старого искусства в «Открытом письме рабочим» Маяковского (1918):
К вам, принявшим наследие России, к вам, которые (верю!) завтра станут хозяевами всего мира, обращаюсь я с вопросом: какими фантастическими зданиями покроете вы место вчерашних пожарищ? Какие песни и музыки будут литься из ваших окон? Каким Библиям откроете ваши души?
С удивлением смотрю я, как с подмостков взятых театров звучат «Аиды» и «Травиаты» со всякими испанцами и графами, как в стихах, приемлемых вами, те же розы барских оранжерей и как разбегаются глаза ваши перед картинками, изображающими великолепие прошлого.
Или, когда улягутся вздыбленные революцией стихии, вы будете в праздники с цепочками на жилетах выходить на площадки перед вашими районными советами и чинно играть в крокет?
Знайте, нашим шеям, шеям Голиафов труда, нет подходящих номеров в гардеробе воротничков буржуазии… 377
377
Маяковскии Владимир. Открытое письмо рабочим // Маяковскии Владимир. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. 12. Статьи, заметки и выступления. Ноябрь 1917 – 1930 / Подгот. текста и примеч. А.М. Ушакова. М., 1959. С. 8. Опубл. в: «Газета футуристов». 1918. № 1 (15 марта).
Воскресный крокет и цветочные оранжереи причудливо совмещаются с упомянутыми операми Верди, не располагающими ни одним из этих атрибутов. Перечень, общим «знаменателем» которого является разве что театральный гардероб, обессмысливает и сами упомянутые в открытом письме музыкальные сочинения. В руках поэта-футуриста они превращаются в ту «ветошь старого искусства», которая погибнет в очистительном «взрыве Революции духа» 378 .
В первые же месяцы после Октябрьской революции на афишах обоих московских оперных театров значится «Травиата», в Большом идет «Аида», в театре Зимина – «Риголетто». Рядом с ними в предреволюционные годы значились также «Фальстаф», «Отелло», «Дон Карлос» и «Бал-маскарад». На несколько лет этот и без того далеко не полный список вердиевского наследия оказывается не только усеченным до трех названий, но и постоянно находится под угрозой дальнейшего сокращения. Причина – гонения на оперных «царей и бояр» со стороны «идейно грамотных» рабкоров. «Аида» как «опера про жрецов» вызывает особую неприязнь – Луначарский вынужден «отбивать» ее у критиков, заявляя:
378
Там же.
Я знаю многих людей, до умопомрачения любящих «Аиду» и при этом принадлежащих нашей партии 379 .
Действительно, постановка Большого театра 1922 года 380 пользовалась у публики чрезвычайным успехом. Не желая признавать очевидное, в спор с наркомом по поводу «Аиды» вступил в 1923 году Керженцев, в сущности говоря не столько о ней, сколько о самом жанре и его перспективах в Советском государстве:
А.В. Луначарский в своих статьях и речах о театре несколько раз указывал, что опера и балет чрезвычайно хорошо воспринимаются новой демократической аудиторией и во многом ближе ей, чем чистая драма. Я считаю это утверждение необоснованным. Конечно, если бы перед нами был выбор между гениальной оперой на героическую тему, скажем, из французской революции, – и любой из пьес Ромен Роллана из этой эпохи, то, конечно, a priori можно было бы сказать, что опера будет иметь больший успех. Но сейчас нам приходится сравнивать две различных величины: традиционную оперу и драму, отвечающую новым стремлениям, – «Аиду» и «Зори». В том, что найдет больший отзвук у пролетарской аудитории, сомневаться не приходится 381 .
379
Цит. по: Музыкальная жизнь Москвы в первые годы после Октября. Октябрь 1917 – 1920. Хроника. Документы. Материалы / Авт. – сост. С.Р. Степанова. М., 1972. С. 49..
380
Дирижер В.И. Сук, режиссер В.А. Лосский.
381
Керженцев П.М. Творческий театр. 5-е изд., пересм. и доп. М.; Пг., 1923. С. 225.
Эти обстоятельства начала 1920-х годов позволяют понять, почему на страницах повести Михаила Булгакова «Собачье сердце» (1925) именно «Аида» фигурирует в качестве любимого сочинения профессора
382
О музыкальной драматургии повести «Собачье сердце» писали неоднократно, предлагая свое объяснение ее роли, в том числе: Бэлза И. Партитуры Михаила Булгакова // Вопросы литературы. 1991. № 5. С. 61 – 63; Черкашина-Губаренко М.Р. Призрак оперы в прозе Михаила Булгакова // Музыкальная академия. 1997. № 2. С. 77 – 84.
Тот же контекст, в частности, разъясняет, почему профессор Преображенский, ратующий за «разделение труда» («В Большом пусть поют, а я буду оперировать»), сопровождается на страницах повести многозначительным лейтмотивом хора жрецов «К берегам священным Нила». В отточенной музыкальной драматургии «Собачьего сердца» лейтмотив жречества противопоставлен хоровому пению революционных песен, врывающемуся на страницы повести и нарушающему уют профессорской квартиры. Так с помощью музыки Верди Булгаков противопоставляет профессионала-«жреца» дилетантской и агрессивной «массе», налаженный уклад прошлой жизни – хаосу безвременья.
Но и среди самих «жрецов» музыкального искусства отношение к Верди было далеко не однозначным. Приведу лишь один в высшей степени характерный пример.
В ноябрьском номере журнала «Современная музыка» за 1924 год (№ 11) появилась программная статья Асафьева (под псевдонимом И. Глебов) «Кризис личного творчества». Из Москвы незамедлительно откликнулся Н.Я. Мясковский:
Здесь у нас произвела ужасающее впечатление Ваша статья о «Кризисе личного творчества». <…> Композиторы из более чутких – в некотором недоумении – не могут связать начало с концом, не совсем удовлетворены выводом (а есть ли он?), но чувствуют зерно правды, потому что статья попадает в больной зуб. <…> Но боюсь, что Вы устремляетесь тоже по слишком легкому пути разрешения вопроса – по линии наименьшего сопротивления: ваш потребитель – мужик, значит, пиши мужицкую музыку. Это я грубо выражаюсь, но мысль почти такая, как это выражено в Вашей статье, – Вы ждете Верди! Но я не уверен, что это единственно верно. Тогда тот же вывод должен быть сделан и для литературы и т.д. (долой «роман», «поэму» и т.п.). Но почему – разве остался только «мужик», разве интеллигенции совсем уж нет? И не будет?.. Сомневаюсь. Хотя бы по следующему – пока есть пишущие и в особенности музыку (хотя бы мужицкую), им-то пища ведь тоже нужна, которая толкала бы их хотя бы к дальнейшему совершенствованию, а я при всем желании не могу питаться той же пищей, которую вырабатываю, мне нужно отличное, мне нужна новизна, мне в своем искусстве нужна культура, высшая ступень, для того, чтобы я мог оставаться творцом; то же не только для сочинителей, но и для исполнителей, ведь цех-то наш теперь не так уж мал! 383
383
Н.Я. Мясковский – Б.В. Асафьеву. 5 дек. 1924 г. Цит. по: Ламм О.П. Страницы творческой биографии Мясковского. М., 1989. С. 167. Характерно, что это письмо написано в тот период, когда Мясковский, работая над Восьмой симфонией, попал в «стопор»: «Эскизы Восьмой симфонии так и лежат неотделанные, об инструментовке не думаю» (Там же. С. 166 – 167).
Асафьев тут же откликается:
Как всегда вы и только вы меня понимаете (по поводу статьи). Именно – мучительное искание выхода <…> Весь ужас в том, что композиторы не хотят знать, что то, что большая симфония или поэма делают для одного круга людей, то хороший хор или хорошая песня сделают для другого. Но разве из искания обобществления и объединения следует отрицание высших форм? Разве из-за того, что есть мысли, понятные массе, нужно жечь Канта? Я нигде этого не говорю. А возьмите культуру Вены (Гайдн, Моцарт и Зингшпилисты, Шуберт, Малер, Шенберг) и вообще музыкальную культуру Германии? Мы должны к этому идти, если не хотим заниматься самоубийством, и думаю, что старание обвинить меня происходит от пагубного желания избежать чувствуемой всеми неловкости и лицемерия 384 .
384
Б.В. Асафьев – Н.Я. Мясковскому. 8 дек. 1924 // Там же. С. 167.
В полемике профессионалов о «музыке будущего», как именуется в прессе тех лет музыка, в наибольшей степени выражающая дух произошедшей революции, пример Верди оказывается негативным: это «мужицкий композитор» – символ не только простонародной музыки, но и примитивизма средств. Замечу, что оппонирующий Мясковскому Асафьев будет отстаивать свою мысль не с помощью «идеологической реабилитации» Верди, а приведя в пример неоспоримый авторитет австро-немецкой традиции («возьмите культуру Вены… и вообще музыкальную культуру Германии»). И это в целом характерная позиция. Ориентирами творчества советских композиторов в жанре оперы в разные годы будут «народная музыкальная драма» Мусоргского и французская «большая опера» 385 , немецкие образцы стиля «новой вещественности» и Sprechoper (разговорная опера [нем.]), омузыкаливающая драматическую пьесу, вагнеровская лейтмотивная драматургия и французская лирическая опера, песенный тематизм доглинкинской оперы и лирико-драматический стиль Чайковского, – но отнюдь не принципы вердиевского письма. Именно Асафьев в том же 1924 году использует музыку Верди (присовокупив к ней ярчайший образец французской «лирической оперы») в качестве наиболее одиозных примеров вульгарного вкуса толпы:
385
Возможно, послужившая в свое время образцом для самого Мусоргского, о чем всегда умалчивала русская «мысль о музыке».