На осколках разбитых надежд
Шрифт:
— Он так и не простил мне, что я подписала те проклятые бумаги на аборт, которые принесла Биргит. Несмотря на все то, что сделала для него потом. И никогда не простит, если ты будешь с ним рядом. Ты будешь вечным напоминанием для него об этом. И даже после моей смерти это будет черным пятном в его памяти обо мне.
— Это не так, — возразила Лена, желая защитить Рихарда сейчас. Неужели его собственная мать не понимала, что он не сможет так долго держать зло в душе? Особенно на родного человека. Или она сама плохо знала его, получив для того слишком мало времени? Нет, Рихард определенно не такой!
— Не говори, пока еще не знаешь
Она действительно ничего не знала, как выяснилось позднее. «Я предсказала будущее Рихарда без тебя», сказала баронесса. «Теперь позволь я расскажу, что будет, если ты напишешь ему и если он найдет тебя. А он найдет, узнав о том, что ты жива, я знаю это. Только смерть остановит его. Смерть или ты, русская… Теперь твое время принимать решение!»
— Это неправда, — только и нашлось сил произнести хрипло пересохшими губами в финале предсказания, которое озвучила баронесса. — Вы лжете! Просто лжете, чтобы я сделала так, как хотите вы!
— Я клянусь тебе, что все так, как сказала. Слово в слово передала. Клянусь жизнью Рихарда! — устало произнесла баронесса, закрывая глаза и откидываясь на спинку кресла. — У меня нет сил уже. У меня не осталось времени. Я умираю, как ты должно быть поняла. И хочу уйти без дополнительного груза грехов. Их и так довольно много. Да, я могла бы сделать все иначе. Побороться с тобой. Обхитрить. Но я устала, и я сдаюсь. Решение за тобой, русская. А теперь уходи, пока не пришла Мареке делать очередной укол. Я не хочу, чтобы ты это видела! Уходи! Убирайся, прежде чем я пожалею о том, что отдала тебе конверт!
Удивительно, сколько злобы и ненависти осталось в этом слабом от болезни теле. Эти злые чувства темной тучей наполнили комнату, охватили тугим объятием Лену, пуская ее голову кругом и выдавливая из груди воздух. Она не помнила даже, как ушла из этой комнаты, с трудом продираясь через эту темную тягучую пелену ненависти. Смутно осознавала, что столкнулась уже на выходе в холл с сиделкой, незнакомой ей молодой женщиной, которую прежде видела в парке, но не остановилась, когда толкнула ее плечом — пошла дальше, стуча каблуками по мраморному полу холла, потом по ступеням лестницы и гравию к дальней аллее, чтобы поскорее уйти прочь из этого проклятого замка. Яд, впрыснутый словами баронессы, с каждым биением сердца распространялся по телу, грозя парализовать ее тело, как уже сдавил мышцы горла спазмом, отчего дыхание вырывалось так трудно с хрипом.
Лена даже не помнила, как добралась до станции, и как дождалась задержавшегося поезда на Дрезден. И только проверка проездных документов немного привела в чувство, когда Лена обнаружила, что потеряла билет, обронив сумочку в парке Розенбурга. Но ей не пришлось ничего говорить — старик-кондуктор посмотрел молча на ее серое лицо, прикрытое черной вуалеткой, на дрожащие губы и руки, которые безнадежно искали в сумочке билет, и пошел дальше по вагону, прихрамывая. Наверное, было в лице Лены и в самом ее облике что-то такое, отчего прохожие, встреченные ею по пути на Егерштрассе, спешили отвести глаза в сторону. Словно боясь подцепить как заразу это горе потери, читающееся в облике. Не сейчас, когда так война дышала уже каждому в затылок ледяным дыханием смерти. Что-то, что так напугало Кристль, так быстро открывшую
Только спустя некоторое время, когда они втроем лежали в постели на огромной кровати в спальне четы Гизбрехтов (спать всем вместе было гораздо теплее, чем по одиночке в отдельной постели), Кристль осмелилась спросить шепотом:
— Это русская, да? Она не смогла… не дожила?..
— Нет, она жива, — прошептала в ответ Лена, чтобы не разбудить спящую между ними Лотту, по привычке запустившую палец в рот во время сна. Она не смогла даже смотреть на девочку сейчас. Лежала к ней спиной, чтобы не чувствовать сладкий запах ребенка, идущий от кожи и волос Лотты. Усиливавший стократно яд в крови Лены.
— О, — произнесла Кристль и утешающим жестом коснулась ладонью плеча Лены. — Та операция люфтваффе, о которой мы слышали… Поэтому ты привезла его фотокарточку?
К своему удивлению и стыду, Лена только в доме на Егерштрассе обнаружила, что забрала из Розенбурга карточку Рихарда в серебряной рамке. Ту самую, которую так отчетливо помнила, и которую когда-то напечатали на открытке. Она даже не помнила момент, когда взяла ее с камина и унесла из замка. Но минутное сожаление, что она стала воровкой, быстро улетучилось, сменяясь таким же мимолетным чувством горького удовлетворения.
— Нет, это не Рихард.
Наверное, нужно было рассказать Кристль обо всем. И стало бы легче. Быть может, этот яд не достиг бы сердца, парализуя его работу. Но это означало повернуться к ней, чтобы не повышать голос и ненароком тем не разбудить Лотту. А еще — вдохнуть детский запах, увидеть невинность личика, ощутить желание коснуться этой мягкой кожи и шелка локонов. Но смотреть на лицо Рихарда на фотокарточке у кровати было тоже больно. Поэтому Лена просто закрыла глаза и попыталась заснуть. К ее удивлению, это удалось быстро и легко.
Она снова вернулась в Розенбург, на знакомое место у озера, где когда-то Рихард кружил ее, стоя в воде. Только на этот раз было не лето с изумрудной зеленью листвы, отражающейся в водной глади. Стояла зима, сковавшая озеро толстым днем и некрасиво оголившая деревья парка, словно создав вокруг Лены черно-белый мир, каким он бывает на лентах кинокартин. Единственным цветным пятном был Рихард в синем свитере, так красиво подчеркивающем цвет его глаз, и ветки остролиста в его руках. Он был таким родным, таким невыносимо любимым, что у нее перехватило все внутри от глубины этого чувства и тоски по нему.
— Остролист дарят на удачу, — произнес Рихард, глядя ей в глаза с нежностью, по которой она так скучала и которую уже почти забыла. — Говорят, он отгоняет все плохое.
— Я знаю, — ответила она, по-прежнему почему-то не решаясь преодолеть расстояние между ними. Всего какой-то шаг. — Ты когда-то уже говорил мне это.
— Я ни за что и никогда не откажусь от тебя, моя лесная фея, — проговорил Рихард фразу, которая показалась ей невероятно знакомой отчего-то. — Пока ты сама не решишь иначе…