На осколках разбитых надежд
Шрифт:
— Я не смогу…
— Ты сможешь! Иначе погибнут все. И не забывайте давать Эдне снотворное почаще. Пусть лучше спит, как та принцесса из сказки. И еще кое-что. Если сюда придут русские, если будет так, как писали в «Фолькишер»… [155]
— Это все ложь! — не могла не возразить Лена, пораженная этими обвинениями, которые просто взорвали немецкое общество в последние дни.
— Солдаты никогда не знают жалости, Лена. А большевикам есть за что предъявить немцам счет, судя по всему, — прервал ее Людо решительно. — Я уже сказал об этом Кристль. Говорю и тебе. Будьте сильными и смелыми. Будьте решительными. Пусть хотя бы Лотта не узнает этого ужаса. И если не будет другого выхода, примите яд. Лучше умереть самой, чем быть истерзанной и умереть в муках. Я хочу верить, что все будет иначе, как и ты. Но я видел, какими чудовищами делает людей война. А сейчас война особенно жестока и безжалостна. Сейчас она пожирает всех без разбору. Ты и сама это знаешь. Не хочу больше
155
Речь идет о статье «Ярость советских бестий» от 27 октября 1944 г. в газете «Фолькишер Беобахтер», в которой рассказывалось об убийстве немецких мирных жителей солдатами Красной армии 21 октября 1944 г. в Неммерсдорфе (ныне Маяковское, Калининградская область). Согласно этой публикации 62 немки были изнасилованы, некоторые многократно, а потом жестоко убиты. Это убийство широко использовалось германской пропагандой для мобилизации немецкого народа на «борьбу против большевизма». В газетах, радиопередачах, в кинотеатрах, освещались и демонстрировались материалы, посвященные данным событиям, с подробными описаниями убийств и фотографиями трупов, что панически воздействовало на население. В настоящее время считается, что изнасилований, возможно, не было, а убийства были использованы нацистской прессой, чтобы возбудить у людей страх перед советскими войсками. Хельмут Хоффманн, служивший в то время фельдфебелем в 413-м моторизованном батальоне и одним из первых прибывший на место происшествия, считает, что немецкая пропаганда действительно преувеличивала: «Писали, что женщин прибили на кресты — это огромная ерунда. Ни одна женщина не была изнасилована. Как они лежали, когда были сняты камерой, — это было сделано после. Платья были задраны вверх или вниз». Хоффманн также заявил, что некоторые жертвы, возможно, были убиты с большого расстояния. С момента, когда в село вошли немецкие войска, до появления прессы прошло несколько дней — достаточно времени, чтобы жестокую действительность сделать еще более жестокой.
Людо был прав. День обещался быть солнечным, и немец уходил из дома под первые его лучи, обрамлявшие его удаляющуюся по улице фигуру каким-то особенным мягким светом. Он долго прощался с Кристль, не в силах отстраниться от ее крепкого объятия и расстаться. С Лоттой и позднее Леной же все было гораздо быстрее. Короткое, но сильное объятие, отчего у девушки снова навернулись слезы на глаза, и обрывистые знакомые резкие фразы-просьбы, в ответ на которые она твердо прошептала в его ухо: «Обещаю!» А потом добавила к этому отчаянно, ощущая уже пустоту потери внутри почему-то:
— Обещай, что тебя не убьют!
— Не убьют, — улыбнулся Людо, отстраняя ее от себя и с нежностью заправляя игриво закрученный локон ей за ухо. Но глаза сказали иное, выдавая, что он так и не пообещал вернуться.
Извещение о гибели Людо пришло в дом на Егерштрассе спустя месяц, когда Фрайталь готовился к Рождеству, украшая дома ветками остролиста и небольшими елями, которые женщины сами рубили в лесу и привозили на тачках в дом. Лена и Кристль тоже решили устроить праздник для Лотты, и направились все втроем выбирать елку, которую планировали украсить бумажными гирляндами, парой красных яблок, которые Лена чудом раздобыла на рынке, и редкими стеклянными игрушками, оставшимися от прошлой жизни.
Почтальонша — пожилая фрау Гердт, принявшая эту должность Имперской почты вместе с велосипедом от Людо — ждала их у дома, нервно сжимая официальную бумагу с печатью рейха. Если бы не она, Лене ни за что было не справиться тогда, ведь Кристль, увидев извещение, лишилась чувств и упала прямо на камни мостовой под крики и громкий плач Лотты, впервые за месяцы подавшей голос. Вдвоем с фрау Гердт Лена отнесла Кристль в дом и уложила на диван, а потом умоляла в тишине, сама не понимая кого, чтобы та открыла глаза и пришла в себя. Извещение лежало на столе страшным напоминанием о потере, которая снова произошла в этом доме.
— Фюрер убил их всех. Убил так, что не осталось даже ни одной могилы, — глухо прошептала Кристль, когда спустя пару дней вышла из своей спальни, где в одиночестве оплакивала свое горе взаперти от всех. — Пусть сгорит он в аду! Пусть будет проклят! — она некоторое время пыталась сдержать свою ярость, которая так и кипела в ней в эти минуты, а потом, одержав победу над эмоциями, улыбнулась Лене и Лотте, став снова прежней Кристль.
— Он запретил нам справлять Рождество, но мы будем его праздновать, как делали это раньше! Поставим ель и украсим ее вместе с Лоттой. Мы с тобой, Лене, испечем штоллен, пусть и осталось мало времени для того, чтобы он поспел. Я научу тебя, Лене, как делать настоящий штоллен [156] по рецепту моей бабушки. Большой, чтобы хватило и несчастным деткам Мардерблатам. Чтобы и у них был праздник. А вместе с Лоттой мы сделаем вертеп и вырежем фигурки Святой пары и волхвов, да, моя дорогая девочка? И в Сочельник мы непременно пойдем в церковь!
156
Традиционная
В церкви было холодно, и царил полумрак из-за дефицита свечей. Но к удивлению, Лены практически все скамьи были заняты — казалось, все жители Фрайталя собрались на службу, словно во искупление за прошлые годы, когда посещение церкви так требовательно не приветствовалось.
Лена сначала хотела было не ходить. Прежнее воспитание напоминало тихим голосом в голове, что Бога нет, а значит, никакого смысла идти в церковь нет. Но в итоге она решила, что представит, что находится на музыкальном спектакле и просто посидит в поддержку рядом с Кристль, которой было необходимо и важно отвлечься от горя, свалившегося на них прямо перед праздником. И совсем Лена не ожидала, что ее настолько захватит все происходящее на рождественской службе, что «Рождественская оратория» настолько тронет ее сердце, вызывая в ней воспоминания о недавнем прошлом. Пусть не было оркестра — только флейта в руках одноногого инвалида, пусть порой голос юного солиста церковного хора срывался в некоторых местах. Но все равно это было невероятно прекрасно, а первые же звуки органа заставили все внутри дрогнуть при воспоминании, как сидела в храме, держа за руку Рихарда. Как он нежно стирал кончиком пальца слезы с ее лица, и каким взглядом смотрел на нее при этом. И те волшебные короткие дни, что они провели вместе в Орт-ауф-Заале, укрывшись от всего мира в этой деревне в горах.
Лена не вслушивалась в слова. Ее ворожили только звуки музыки и голосов хора, взлетавшие под самый небосвод храма и пикирующие с этой высоты прямо в душу, заставляя ее трепетать. Почти всю службу Лена тихо проплакала, хотя в Рождество было принято радоваться, как это делали остальные прихожане. И не смогла сдержать слез после, когда они уже вернулись домой после службы, и уложили уставшую Лотту спать. Сидела в гостиной и смотрела на ель, где переливались блеском серебряные «волосы ангела», которые им подарила перед отъездом Ильзе для украшения праздничного дерева. Вспоминала другую рождественскую ель с таким же дорогим украшением и другое Рождество. И о том, что она потеряла и тогда, и сейчас.
Но окончательно и бесповоротно лишь на этот раз. Ведь еще задолго до Адвента [157] Ильзе вдруг уволилась из администрации гау, решив уехать из Саксонии в Австрию. Говорили, что Вене повезет больше, чем Берлину и другим городам, когда рейх падет перед натиском войск союзников. И Вена была дальше от линии фронта с коммунистами [158] .
— Я же предупреждала Людо, что нужно уехать. Тогда бы он точно не попал по призыву и не был сейчас на фронте, — зло и резко выговаривала Ильзе Лене в их, как неожиданно выяснилось тогда, последний совместный обед в кафе неподалеку от редакции. — Что его держало здесь во Фрайтале? Ничего! Даже аптеки уже не осталось! Надо было уехать, пока была возможность. И вам тоже нужно это сделать. Говорят, что русские придут уже в феврале, Лене! Ты же знаешь, что они творят с мирными жителями, читала ведь в статье в «Фолькишер», какие они дикари! Поехали со мной в Австрию! Мне обещали работу в госпитале в Вене в амбулаторном отделении. Никакой крови, гноя или чего-то похожего мерзкого! Даже «утки» не нужно выносить!
157
Adventszeit — период ожидания Рождества. Начинается ровно за четыре недели до праздника. В 1944 г. Адвент начинался 27 ноября.
158
По иронии судьбы Советская Армия шагнула в Вену еще раньше, чем заняла Берлин. 29 марта 1945 г. она вступила на территорию Австрии, а в столицу вошла 13 апреля 1945 г. Дрезден «продержался» дольше всех — советские войска заняли город полностью только 8 мая 1945 г.
— Возможно потом, со временем, — произнесла рассеянно в ответ Лена, все еще потрясенная этим неожиданным прощанием, которое свалилось на нее как снег на голову. Ильзе так торопилась уехать вечерним поездом, что даже не успевала попрощаться с Кристль, попросив Лену передать письмо своей несостоявшейся свекрови.
— У тебя нет этого времени, Лена! Потом будет совершенно невозможно купить билет на поезд. Я отдала полторы тысячи марок, ты можешь себе представить это? Уже после Рождества билет будет стоить все две. Если, конечно, еще останется возможность уехать из Дрездена, если будет транспорт. Неужели тебе не страшно? Скоро здесь будут русские!
Лене было действительно страшно. Временами на нее накатывала волна отчаяния и ужаса перед тем, что ей предстоит погибнуть здесь, во Фрайтале, под именем немки, и что никогда и никто не узнает о ее судьбе. Городок бомбили еще дважды после августовского налета, и в один из них, в одно из воскресений октября, Лена попала вместе с Лоттой и Гизбрехтами. Они сидели в темном подвале, прижавшись друг к другу, и каждый из них только и думал, чтобы их крошечный домик не стал целью ударной бомбы и не встретился с зажигательным снарядом, содержимое которого нельзя было погасить даже водой.