На осколках разбитых надежд
Шрифт:
— Убежал один из тех, что в подвале?
— Кто сказал господину гауптману про подвал? Кто-то из сестер? — тут же заметно напрягся Ланс, а потом склонился чуть ближе к Рихарду и прошептал доверительно. — Все это делается исключительно ради блага пациентов. Исключительно ради победы рейха. Господин гауптман сам понимает… время — сложное, много раненых. Очень часто нужно много крови… Очень много. У человека столько не взять разом. Это хороший способ. Умное решение.
— Вы выкачиваете у русских кровь? — не поверил своим ушам Рихард.
— Это эффективное решение, — твердил Ланс, явно не уловив отдельных ноток в голосе своего собеседника. — Их полным-полно в лагере. А нашим раненым нужна кровь…
Разговор
164
Готфрид Кюнтер, главный врач прозектуры и военного госпиталя люфтваффе в Симферополе, со своим помощником Оскаром Шульцем действительно занимались убийственными экспериментами на территории госпиталя. У советских военнопленных не только брали кровь до 800 мл единовременно для последующего переливания своим раненым солдатам и офицерам. Над ними также проводили опыты по действию тропакокаина как анестезирующего вещества. Тропакокаин вводили в каналы позвоночного столба путем укола в позвонок. После уколов наступала длительная атрофия конечностей, примерно до 20 суток. Широко практиковались эксперименты по вырезанию почек и сосудов, т. к. немецкие «врачи» были специалистами именно по сердечно-сосудистой системе.
— Вы совсем рехнулись! — взорвался Рихард, осознавая собственное бессилие и острое разочарование одновременно. Угроза написать рапорт о творящемся в госпитале преступлении никак не задела главврача и его помощника. Они даже бровью не повели в ответ на нее. И тогда Рихард понял, что нужно идти совершенно другим путем, чтобы попробовать остановить это безумие.
— Вы совершенно обезумели, — продолжил он уже спокойнее и собраннее. — Вы совершаете преступление против чистоты крови. Делаете из арийцев каких-то полукровок, вливая им в вены русскую кровь. Ни один ариец не согласится на такое, вы просто пользуетесь их бессознательным состоянием. Мне дурно при одной только мысли, что получи я ранение, и мне бы потребовалось переливание крови, мне влили бы кровь низшей расы! Вы — преступники против чистоты расы, господа, и я буду вынужден сообщить об этом прямо в Берлин, если вы не прекратите это безобразие.
— Разве это не вредительство утверждать, что лучше позволить солдату рейха умереть, когда кровь русского может спасти ему жизнь? — спросил осторожно Кюнтер, переглянувшись с Шульцем.
— Предлагаю спросить у Берлина, что будет большим вредительством — плодить людей нечистой расы, вливая им русскую кровь, или позволить солдату уйти в Вальгаллу чистокровным арийцем, — отрезал в ответ на это Рихард, твердо глядя в глаза главврачу, который первым отвел взгляд в сторону.
Пусть потом обсуждают лютый национализм «Сокола Гитлера», пусть считают его ярым фанатиком чистоты крови, как читалось в глазах Кюнтера и его помощника, когда они принесли в финале разговора извинения за то, что невольно «расстроили господина гауптмана своим желанием сделать лучшее». Главное — попробовать прекратить это бесчеловечное преступление. Попробовать, потому что он не был уверен, что все это прекратилось, несмотря на его угрозу. И несмотря на то, что однажды, будучи в Симферополе спустя пару недель по делам эскадрильи и навещая пару своих сослуживцев в госпитале, он увидел через оконце подвал совершенно пустым.
Как только адвокат раскопал этот случай? Откуда? Это так и осталось загадкой для Рихарда. Никогда бы в жизни он не подумал, что та история еще сыграет роль в его жизни, да еще какую. Сам бы он никогда не извлек бы из темных углов памяти этот случай, который стал еще одной иглой, введенной под кожу в Остланде. Тем не менее именно это свидетельство стало первым камнем, заложенным
Иногда, когда тонут двое, один спасается, только утопив второго. Это действует не только при утоплении. И именно такую тактику выбрал адвокат Рихарда, решив начисто стереть связь Рихарда с «остовкой, которая, возможно, была связным элементом во всей этой истории». К удивлению Рихарда, по утверждению адвоката (и с этим согласился обвинитель) никаких улик при проведенных обысках не нашлось. Ни одной. Никто и никогда не видел даже маленький намек на эту возможную связь. Зато нашлось немало свидетельств, что «русская служанка» была связана с «цивильарбайтером», который в свою очередь, судя по логическим выводам, был членом группы поляков, раскрытой в Дрездене. Об этом были письменные свидетельства кухарки Айке (впрочем, она высказывала лишь свои подозрения), садовника Штефана и русских служанок Тани и Марыси. Об этом говорила Биргит, единственный свидетель из замка, которого допустили на заседание. Рихард с трудом узнал ее, когда она встала со скамьи и проследовала гордо к месту свидетеля. Ее внешний вид на короткие минуты выбил из привычного равновесия, вернув в памяти в страшные лагеря для женщин, где он был каких-то несколько месяцев назад. Верилось с огромным трудом, что это та самая Гритхен, в ласковых руках которых он рос, стоит сейчас серой форме надзирательницы со значком СС на груди и пилотке, игриво заколотой набок на тщательно уложенных волосах. Каждый ответ Биргит на вопросы падал камнем на его грудь, лишая возможности дышать свободно и давил на сердце.
…Знаете ли вы доподлинно, когда начались отношения остработницы Дементьева и цивильарбайтера Гловач? — Знаю, летом 1942 года. Почти сразу же, как остработницы появились в замке. Я сразу поняла, что это случится, когда только увидела, как она призывно вела себя при поляке. Она всегда умела пользоваться своей внешностью и безнравственной натурой. В первый же день она завлекла Войтека, чтобы оставить при себе свои личные вещи. Вещи остальных девушек он сжег, как я и приказывала. Вещи этой русской шлюхи вернулись к ней.
…Видели ли вы своими глазами признаки их безнравственной связи? — Видела, и не раз. Особенно часто на заднем дворе днем, когда они думали, никто их не видит. По ночам Дементьева часто уходила к Гловач в квартиру над гаражом. Один раз ночью в парке их застал мой муж Штефан. Это было в августе 1942 года. Русская была в неподобающем для девушки виде. Поляк нес ее на руках от озера. Ясно как день, чем они занимались на берегу ночью.
…Были ли у вас подозрения, что Дементьева и Гловач могут наносить вред рейху своими действиями? — Конечно, я не раз озвучивала их гауптштурмфюреру Цоллеру. Сначала я думала, что только Гловач может быть связан с чем-то подобным. Но потом поняла, что и русская тоже в этом замешана. Она часто следила за господином Рихардом. Покойница Урсула Вебер мне рассказывала, что русская частенько крутилась вокруг господина барона, подсматривала за ним, когда тот не видел. Прислушивалась к их разговорам с господином фон Кестлин.
…Вы когда-нибудь замечали признаки безнравственной связи подсудимого фон Ренбек и русской? — Нет, никогда! Поверьте, в замке все на виду. Потому-то мы все знали о том, что происходит между поляком и остовкой.
…Почему по вашему мнению остработница заявила, что беременна от подсудимого фон Ренбек, когда открылось ее положение? В документах при поступлении в отделение полиции значится, что есть подозрения на то, что ребенок от представителя арийской расы. — Потому что она знала, что ее ждет, когда узнают, что она беременна. Поляк бросил ее в замке, когда она стала не нужна ему больше, ничего удивительного! И она пыталась спастись. Сначала она просила Айке, нашу кухарку, помочь ей в очередном преступлении против закона рейха — найти человека, который прервет беременность. А когда Айке как добропорядочная немка в негодовании отказала ей в этом, то заявила, что беременна от господина Рихарда. Я думаю, что если бы покойный господин фон Кестлин не был бы инвалидом, то она могла бы обвинить и его, русская дрянь. Русские весьма изобретательные твари, господа, поверьте мне, я успела хорошо узнать это за месяцы моей работы в лагере.