На развалинах Мира

Вольный Владимир Александрович

— Я знаю. Ведь потому век… моих подруг, был так короток.

— Не нужно, Ната.

Она погладила меня по голове.

— Какой ты, право… Сразу видно, что не из серых. Хоть и имеешь такие волосы — цвета стали!

— Серых?

— Да. Так бандиты называли простых рабочих, мужиков — на их жаргоне… Серость, быдло.

— А ты откуда…

Я смешался, поняв, что сморозил глупость. Но Ната спокойно ответила:

— Среди клиентов бандиты были регулярно. Самые щедрые… и самые страшные.

После работы с ними девочки приходили едва живыми. И я тоже…

— Ната!

— Я тоже, Дар. Ты относишься ко мне, как ребенку, стараешься меня защитить, уберечь — от всего! Я очень тебе благодарна, за все это — меня редко, когда жалели. Но не нужно меня идеализировать.

Я попытался закрыть ей рот поцелуем.

Ната увернулась и продолжила:

— Нас не целовали в губы… Это как кодекс чести, среди проституток — не позволять себя целовать. Пойми же — я шлюха.

— Зачем ты…

— Я шлюха. Я малолетняя путана, которую имели почти каждый день, на протяжении более полугода. Я даже лиц не помню, не то что имен. Будь я старше, и не так… смазлива, ты бы относился ко мне по иному. Ты постоянно принимаешь меня за невинную девчонку — а это всего лишь стерва, познавшая мужчин раз в двадцать больше, чем ты хотел бы познать женщин.

— Что с тобой сегодня?

— Ты хороший. Только так не бывает. Мне повезло, что я оказалась в нужном месте и в нужное время. Был бы это не ты… Кто-то старше или моложе, трусливей и злее, страшный и грязный — не знаю. Сильный, грубый — это все равно. Я ведь стала бы спать с ним, Дар… Стала. Даже, против своей воли.

Потому что я — дрянь. Я бы захотела остаться жить… Но все не так. Все случилось совсем не так, и мне нет нужды умирать или изображать из себя кого-то…

— Почему ты решила мне все это сказать?

— Я не знаю… Мне обидно, что ты смотришь на меня такими глазами. За тебя

— обидно. Я бы хотела, чтобы ты меня избил, когда ни будь…

— Бьет, значит — любит? Мне не нужно для этого поднимать на тебя руку.

— Дар…

— Если сегодня вечер откровений… Тогда и ты выслушай меня. Как объяснить одной милой, желанной девочке, что я уже так привык к ней, привык к ее тихому и ровному дыханию у себя на плече… Что постель без нее становится пустой и холодной… Но ведь она все умеет понимать без слов. Юная, нежная, льнущая ко мне она сводит меня с ума! Может быть, все дело в той новизне, что я испытываю с ней, может, в понимании того, что я обладаю еще почти девочкой… Я иногда думал, что я ничем не лучше тех, благодаря кому она стала женщиной так рано. В такие минуты я отворачивался от нее, пытаясь пересилить себя и свою страсть… а она, теряясь, принимала это как обиду на свой счет, и, не сумев меня вернуть в свои объятия, заливалась тайными и беззвучными слезами. Я ведь видел их, Ната… Сильная, стойко переносящая боль и невзгоды, не теряющаяся при опасности и закаленная своим жизненным опытом, не допускающая проявления никакой слабости — эта девочка совершенно не умеет сдерживать себя при малейшем моем повышении голоса.

Девочка, отдающаяся мне так, что я готов всю ночь после этого носить ее на руках, повторяя ласковые слова. Такое было со мной только в случайные моменты моей жизни… и совсем редко. И вот, эта девочка хочет уверить меня в том, что она плохая…

Но кто тогда я? Ната, радость моя, я ничего не хочу больше слышать… не потому, что это тяжело слушать, а потому, что это больно тебе! Не делай себе больно…

Она поднялась надо мной и вздрагивающим голосом произнесла:

— Дар! Милый мой Дар! У тебя настоящее имя, ты — мой дар! За все, что мне… за все!

Она кинулась мне в ноги, начав покрывать их поцелуями. Я ошалело притих, но потом, опомнившись, с силой притянул ее к себе и усадил на свой живот.

Ее вес мною едва ощущался — все таки она, несмотря на свои, не по детски развитые грудь и бедра, была практически подростком… Ната притихла, предвидя что-то новое в моих желаниях. После той, первой ночи с ней, мне не часто приходилось ласкать ее, я просто не успевал… Но сегодня у меня было желание дать девушке как можно больше. Я приподнял ее, подсунув ладони под ягодицы, и соскользнул по простыне вниз. Жаркое, ничем не прикрытое лоно, сразу оказалось доступно моему взору и я, невзирая на смущение и попытки освободиться, овладел им. Ната вскрикнула, забилась, но я уже проник в нее, вновь погружаясь языком в узкое отверстие. Она была полностью в моей власти и я пользовался этим, то прижимая к себе ее легкое тело то, слегка поднимал его, чтобы немного отдышатся от возбуждения. Она, покорная и расслабившаяся, бессильно опустила руки, позволяя мне делать с ней все что

угодно. Глаза девушки закрылись, ресницы вздрагивали, милые манящие губы что-то шептали… В какой-то момент она выгнулась, до крови закусила губы и жалобно простонала. Я положил ее возле себя и долго смотрел на лицо, раскрасневшееся и счастливое. Она глубоко вздохнула и, не открывая глаз, притянула меня к себе. Мы лежали так и она нежно, без слов, гладила меня по голове, а я, усталый и успокоившийся, забыл о своем возрасте, прижавшись к ее груди…

— Милый.

Я поцеловал ее сосок.

— Какой ты милый… мой Дар. Любимый мой…

Я не отвечал, зарываясь в теплые полушария лицом и с наслаждением вдыхая их запах. Ната начала покрывать поцелуями мое лицо и, когда ее губы коснулись моих, возбуждение вновь охватило меня. Я откинулся на спину, предоставив ей свободу выбора, но девушка не хотела оставаться в долгу… Она прижалась ко мне и продолжила свои ласки.

— С тобой так хорошо… Так не может быть всегда.

— Почему?

— Ты привыкнешь… привыкнешь ко мне и уже не будешь таким, как сейчас.

Нет, — она отмела мои возражения. — Не говори ничего. Ты сам все это должен знать. Только в сказках всегда любят до конца и умирают в один день. Но у меня с тобой, как в сказке… Я не замечаю твоих лет, хотя, где-то в глубине, понимаю это… Ты для меня словно все, все сразу. Я хочу быть и твоей дочерью, и твоей женой и даже матерью… Я задыхаюсь от любви к тебе, родной…

Остаться безучастным было невозможно. Лаская друг друга, мы то отдавались любимым рукам и губам, то сами шли им навстречу. Ната вновь оказалась у меня на животе, и я, распаленный и желавший обладать ею, положил свои ладони на ее колени. Девочка немного отодвинулась и задела собой напрягшийся член. Она улыбнулась мне и, протянув руку, ладонью прикрыла мне глаза. Я послушался ее молчаливой просьбы. Ната привстала, коснулась моего органа нежными пальчиками и направила его в себя. Словно крылья бабочки, почти неосязаемые и опаляющие одновременно, обхватили меня там… Я не сдержал стона. Не давая мне проникнуть сразу, она очень медленно, доводя меня до исступления, опускалась и поднималась, с каждым разом вырывая из моих губ стон. Потом, улучив мгновение, когда, как мне казалось, я всем своим существом оказался на кончике ставшего гигантским члена, она мягко и решительно опустилась. Я изо всех сил прижал ее к себе, чувствуя, что у меня темнеет в глазах. Мышцы влагалища сокращались в такт моим движениям, создавая слабую преграду, и суживая стенки отверстия, отчего я неудержимо рвался вперед, еще сильнее желая преодолеть эту преграду. Не в силах больше себя сдерживать, я со стоном извергся. Ната мгновенно замерла… и тут, произошло что-то, необъяснимое. Что-то внутри нее, словно взяло меня в сладчайшие объятия, отпустило, потом снова взяло… еще и еще. Девушка смущенно, улыбаясь краешками губ, сохраняла полную неподвижность. Раньше я о таком только слышал…

Мы лежали, взявшись за руки и отдыхая. На мой немой вопрос Ната только покачала головой, не желая отвечать. Не всякая взрослая женщина знала и умела столько, сколько умела и пользовалась этим моя маленькая девочка. Но какой ценой ей пришлось за это знание заплатить… Она томно потянулась и легла на живот. Я смотрел на ее узкие плечи, хрупкую осиную талию, плавные изгибы бедер… Ноги Наты были чудом! Начинаясь от тонких щиколоток и маленькой ступни, они идеально переходили в более полную область ягодиц и являли собой совершенство, к которому невозможно было относится равнодушно… Вздохнув, я положил ладонь на низ ее спины и медленно повел ее вниз, дотрагиваясь до чарующих холмиков ее зада. Ягодицы Наты завораживали, притягивали к себе, и у меня вновь стало появляться желание… Я хотел ее взять именно так…

Ната, украдкой следившая за выражением на моем лице, как бы втянулась в постель, выгнув спину. У меня вздрогнула рука. Тогда она тихо произнесла:

— Ты все можешь… Все, что захочешь.

Я склонился над ней, смущенный и даже раздосадованный. Девушка угадала мои желания, с обычной для нее проницательностью.

— Ната… Я действительно хочу тебя так… Но ты… Это не значит, что ты обязана уступать моим желаниям.

Она приблизила мое лицо к себе и прошептала:

— Не надо, Дар. Я все понимаю, и я знала, что так будет… многие мужчины имеют и хотят так иметь женщин, и я не нахожу это противоестественным.