На развалинах Мира
Шрифт:
— Дурак! Я больше никогда не стану тебе себя предлагать! Дурак!
… Снаружи начинался ливень — один из тех, которые срывались внезапно и превращали все вокруг в затопленное болото на несколько часов. Засверкали молнии — не серебристо-белые, какие мы привыкли видеть, а желтовато-красные — что было особенно красиво. В подвал вода не попадала — он находился на возвышении и дождь не мог залить его своими струями.
Запахло раскаленным металлом — видимо, молния попала куда-то, поблизости.
… Она тронула меня за плечо и глухо промолвила:
— Почему
— Я не собака. Мне не надо бросать кости.
— Я — кость?
— Ты так себя повела… что уж лучше бы кость.
— А ты… Ты!
Ната ударила меня по спине кулачком и уткнулась лицом меж моих лопаток.
Она не давала мне повернуться, сквозь всхлипывания, выговаривая:
— Мужик. Просто, мужик — как и все… И тебе — как всем, надо только одно.
Трахаться. Навалиться на женщину и воткнуть в нее свой… Неужели без этого жить нельзя?
— Ната?.. — я ошалело смотрел на девушку, не веря своим ушам.
— Молчи… Ты же хотел знать? Вот и знай! Нет, не надо тебе ничего знать.
Не трогай меня! И…
Она быстро развернулась и, не договорив, ушла.
… Что-то менялось. Это витало в воздухе — неуловимо и незримо для наших глаз. И все же — что-то происходило. Ни я, ни Ната не могли понять, в чем дело — словно, кто-то, неведомый, подталкивал нас к выходу из подвала, принуждая часами сидеть на вершине холма и ждать… Вроде бы, все было как всегда: так же нависали над головами грязно-серые или буро-коричневые облака, так же налетал порывистый ветер, лил дождь…
С нами восседал и Угар — он стал еще крупнее и сильнее. Еды мы не жалели — ограничивать рост бывшего щенка не следовало. Слишком многое зависело от того, каким он будет, на возможный случай, когда от него потребуется вся его сила и мощь. Окрепла и Ната — следы ее болезни сошли полностью. Теперь она была в состоянии даже натянуть мой лук — и без промаха выпустить несколько стрел. Кроме того, я изготовил для нее маленькое копье — полегче, чем мое собственное, но не менее острое и крепкое. Направленное умелой рукой, оно могло пробить крупную кошку насквозь.
О том, что меж нами случилось, мы предпочитали не упоминать. Ната замкнулась в себе, и теперь наше общение часто сводилось, к ничего не значащим, общим фразам. Это было тяжело… Я пытался несколько раз подступиться к девушке, желая сгладить охлаждение, но она пресекала все мои попытки к сближению.
— Ты чувствуешь?
Я с радостью подхватил предложенный вопрос.
— Да! А ты, тоже?
Ната удивленно посмотрела на меня.
— Да. Неприятное, что-то…
Она поежилась, и я укрыл ее припасенным заранее одеялом. Она благодарно кивнула и подсела поближе — чтобы я тоже мог укрыться. Я опять ощутил прикосновение ее юного жаркого тела, и снова предательский жар начал подкатывать к моим измученным членам…
— Ты весь дрожишь! Тебе холодно?
— Ннет… Все нормально.
— Укройся получше.
Искус был слишком велик. Но, помня, к чему уже привело, один раз
— Не бойся… Я не укушу.
— Я не боюсь.
— Тогда обними меня… как раньше.
Ната сама прижалась ко мне. Ее голова спряталась на моей груди и я почувствовал, как на мою кожу стали капать горячие слезы…
— Что ты? Ната?
— Молчи… Мне плохо, Дар. Так плохо… Только не пользуйся этим…
— С чего ты…
Она зажала мне рот ладошкой и тоскливо продолжила, глядя, куда-то в сторону:
— Ты прости меня… если сможешь. Я не наивная девочка. Давно уже… не девочка. Но не требуй, не проси от меня того… чтобы я… Я не могу.
Просто не могу.
У меня неожиданно вырвалось:
— Кто ж тебя так обидел, солнышко мое?
Ната даже не удивилась… Она только прижалась ко мне и совсем уж, по-детски, не отвечая, разрыдалась, всхлипывая и шмыгая носом. Я растерялся — она уже не раз вела себя необычно, но так? Девушку стала бить крупная дрожь — это мог быть еще один приступ, и его следовало остановить, как можно скорее.
— Ната! Наточка! Родная моя! Не бойся ничего! Я с тобой! Ната!
Истерики не последовало — она только сотрясалась от рыданий, оставаясь на моей груди и не делая попытки убежать…
Я дождался пока у нее просохнут слезы и тихо произнес:
— Давай, по-прежнему… Ната. Я попробую.
— Давай. Но ты не сможешь…
Я вздохнул, понимая, как она права…
— Смогу. Если ничего другого не остается.
Теперь уже вздохнула Ната. Она обвила мою шею руками и замолчала — слова нам не требовались…
— Запах такой резкий…
— Это озон. Он как бы обжигает легкие. Так всегда, после дождя. Замечаешь, воздух стал чище, по-моему?
— Да. И Угар, тоже, не такой.
— Щенок?
Я посмотрел на пса. Он безмятежно выкусывал что-то из своего хвоста и спокойно ожидал, пока мы насидимся на вершине, чтобы вместе с нами или спуститься, или пойти, куда ни будь.
— А ты не замечаешь? У него такие черточки в глазах появились…
— Да? Нет, не вижу… Угар!
Пес послушно повернул ко мне свою голову. Он несколько секунд рассматривал наши лица и, повернувшись, вернулся к прерванному занятию.
— Да нет, вроде, никаких черточек.
— Я ошиблась, наверное. В подвале, при светильниках, все меняет свои очертания.
Она вздохнула и прижалась ко мне покрепче — на вершине дул довольно холодный ветер. Я был только рад ему — он вернул мне возможность снова обнять это родное создание… настолько уже родное, что я не мог представить, как мог раньше жить, не зная, что на свете есть Ната..
— Дар… Я прошу у тебя прощения.
— Это ты меня прости…
Вместо ответа девушка приподнялась и прижалась к моим губам. Это было так неожиданно… и так сладко, что у меня помутилось в глазах. Она сразу вырвалась из моих рук и легко сбежала вниз.